– Я буду через час, – вяло сказал Громов, почти скатываясь с дивана на пол. – Кофе выпью и сразу рвану к тебе.
– Ты ещё не протрезвел, Кирилл, какой рвану? Приди в себя и приезжай. Мы без тебя собрание проведём.
– Моть, а что, если в других городах попробовать открыть франшизу? Мы же с тобой никогда эту идею всерьёз не рассматривали. – Громов подхватил пустую бутылку, тарелки и пошлёпал на кухню. – Для нашего города «Второй шанс» уже привычная вещь, но ты представь наши офисы в Курске, Липецке, Нижнем Новгороде и других городах. Или вообще в Москве! Совсем другой уровень, другие клиенты, другие результаты.
– Кир, для этого нужен бюджет в разы больше, чем мы имеем сейчас. Настолько большой, чтобы можно было прогореть и не переживать по этому поводу. Мы пока не можем себе такого позволить, ты и сам знаешь. Давай, трезвей – и я жду тебя в офисе.
Громов действительно сделал себе кофе на кухне в маленькой закоптелой турке, понаблюдал в окно за собаками, играющими во дворе, и в конце концов отправил Ивану Сергеевичу сообщение, чтобы не уходить молча.
Голова немного болела после ударной дозы алкоголя, но в целом за рулём Громов чувствовал себя нормально. Выехав из посёлка, он направился было к городу, но по пути вдруг свернул с трассы на небольшую просёлочную дорогу, в конце которой раскинулось поле. Судя по всему, только-только закончились посевные работы: на поле были видны борозды. Громов оставил машину на обочине, прошёл чуть вперёд, к колее от колёс, разделявшей два участка земли, перепаханных и засаженных. Солнце спряталось, тучи сгущались, и вот-вот должен был начаться дождь. Именно в такой момент Громов всегда острее чувствовал, что жив: ветер слегка обдувал лицо, шум от похмелья в ушах стихал, а аромат расцветающей весны, свежей травы и чего-то совсем неуловимого проникал в голову. Родившись в городе, он всегда почему-то тянулся к природе. Тянулся, но бывал на деле так редко, что оставалось только вспоминать эти редкие моменты в одиночестве у реки, в поле или вообще в деревне у мамы с отчимом и вздыхать в душном офисе. Город он, впрочем, тоже любил и даже чуть больше, поэтому до сих пор не сбежал в дом на край света, куда-нибудь в глухую деревню.
Начало накрапывать. Громов остановился, поднял голову и прикрыл тяжёлые веки. Он думал о Майе, как и всегда. Её образ – такой прекрасной, почти воздушной, как в первые годы их отношений, – отпечатался на веках, и почему-то перестать его видеть не получалось. Никто не знал, какую рану она оставила в душе Громова. Невосполнимую, глубокую. В тот вечер жизнь вокруг замерла надолго, по воспоминаниям, на год, а потом пошла снова, но совершенно в другом темпе. И сам Громов, и другие замечали на первый взгляд незаметные изменения, которые вплетались в его жизнь быстрее, чем получалось осмыслить. Сначала отношения с друзьями начали портиться, потом он стал огрызаться с самыми близкими, забился в скорлупу из работы и дома, превратил свою жизнь в памятник об умершей жене, которая не только бросила его одного, хотя когда-то клялась вечно быть рядом, но и заставила почувствовать себя беспомощным, бесполезным. Виноватым. Не тем человеком, кто мог сделать жену счастливой. Или хотя бы живой.