Громов решил срезать, поэтому свернул с главной улицы во дворы и побрёл вдоль однотипных безликих многоэтажек. Ему нравилось иногда затеряться в них. В этом районе стояли хрущёвки, слепленные из серых панелей; двор, по которому шёл Громов, был окружён квадратом таких же домов, а внутри него находилась детская площадка с песочницей, старыми кривыми горками и скрипучими качелями.
Ему никогда не было понятно, почему многие считали все эти виды депрессивными и мрачными. Зимой, конечно, тяжело было поддерживать бодрость духа, но весной и летом в таких двориках всё расцветало. Около подъездов пестрели клумбы едва-едва расцветших нарциссов и пионов, высились клёны и вязы с шапками зелёных листьев, на маленьких балкончиках алели разноцветные простыни, футболки и штаны, вывешенные на сушку. Везде здесь была жизнь, такая маленькая и такая важная. Эти клумбы появились только благодаря труду многих женщин, выходивших ежедневно пропалывать клумбы, высаживать, удобрять, поливать. На детской площадке были разбросаны игрушки: мячики, паровозики, совки и ведра, – да так, будто их владельцы не боялись, что что-то украдут. Будто всё это было коллективным, общим, а в этом крошечном дворике царила настоящая жизнь.
И Громов знал, что за поворотом его ждёт такой же. Может, другие машины, другие цветы на клумбах, более новая горка на площадке и асфальт не такой дырявый, но маленькая, ценная, невероятно важная жизнь – та же. Громов действительно никогда не понимал тех, кто всего этого не любил, или, ещё хуже, ненавидел. Его детство прошло в таком дворе: играл с друзьями на огромном пустом поле прямо напротив вереницы похожих хрущёвок, в одной из которых жила бабушка. Воображал себя Сталкером, прячась на заброшенном заводе недалеко от дома, знал в лицо всех продавщиц маленьких ларьков, но так и не смог ни у кого из них выпросить хотя бы одну сигарету, когда старшие друзья уже курили их пачками. В таком дворе он был счастливым ребёнком, и несчастливым взрослым с удовольствием возвращался в то мироощущение.
Когда-то, выпускаясь из школы, Громов мог попытаться подать документы в столицу: и баллы только-только зарождающегося ЕГЭ позволяли, и финансовое положение семьи – отчим прилично зарабатывал и ещё не вышел на пенсию, как сейчас. Но почему-то ему и в голову это не пришло. Подал в местный вуз и потом уже на первое сентября поймал на себе несколько удивлённых взглядов, когда сказал, что до самого конца был в списке на бюджет самым первым. «Почему в Москву не поступил?» – спросила тогда староста, и Громов только пожал плечами: в родном городе всё равно было лучше. Так или иначе образование ему едва ли пригодилось после выпуска.