Люди в белых халатах кормили нас таблетками, водили на прогулку и порой в баню, перед сном мы обязательно мыли ноги в железном тазу в холодной воде. Я плохо помню те дни. Но то, что по ночам тоска и боль вцеплялись в мое горло, и я тихонько плакала, это я помню чётко. Потом закрывала глаза в надежде, что этот кошмар закончится. Но утром он продолжался наяву. Девочка в три с половиной года, брошенная на произвол судьбы вершившейся людьми в белых халатах, потерянная для жизни навсегда. Такое ощущение и представление о себе поселилось в моих мыслях – я никому не нужна.
Это был санаторий. Не поставив в известность мою маму, меня отправила туда бабушка с ее знакомыми, и к ней привел меня мой отец, давший на это разрешение. Только некоторое время спустя, мама, вернувшись с учебной сессии, приехала за мной, когда узнала, что меня увезли лечиться, из-за моих частых болезненных состояний простуды. Я узнала ее лицо, но подбежать и обнять не могла. В тот момент я не понимала своих чувств. Как будто бы она больше не моя мама. Как будто бы я не знала кто она для меня, я не знала кто я для себя и, кто я вообще. В тот день, когда я попала в это заведение, мир отвернулся от меня и оставил без своего тепла, любви и защиты. Я выживала в том месте одна, предоставленная сама себе, среди чужих мне людей. У меня отобрали даже мою одежду, особенно мою любимую кофточку, темно синего цвета с рисунком звезд ночного неба.
Наконец-то я была дома, те взрослые, которых я привыкла видеть, снова были рядом, хотя ненадолго. Стала ли я взрослой? Навряд ли. Я просто стала ребенком, познавшим предательство и девочкой, потерянной даже для себя самой. Мне не интересны были игры, я не хотела дружить. И всех ребят, кто звал играть, я уже считала предателями. Постепенно дыра в сердце затягивалась, но не полностью, ведь боль все равно оставалась там. Подрастая, я не верила никому. Даже когда я сближалась с девчонками настолько, что нас называли близкими подружками, я все равно ожидала предательства. Многие дети в нашем поселке ходили в музыкальную школу, но меня туда не водили. И я даже не знаю, спрашивали ли меня о том, хотела бы я играть на каком-нибудь музыкальном инструменте, или заниматься вокалом, или ходить в художественную школу на рисование. Не знаю, но все из этого мне всё равно было не интересно. Я думала: зачем мне это, если я никому не нужна, то моя игра, мое пение или мои рисунки и подавно никому не будут нужны. Хотя я очень любила музыку и рисовать.