– Ого! – вполне сдержанно произнес я. – И этот у вас лечился.
– Это может показаться удивительным, но у господина Валтасарова очень грустная история: он считал себя учеником демона времени. Неудивительно, что малыш чуть не съехал с катушек. Слава богу, сейчас это богатейший человек. Правда, поговаривают, что он чрезмерно употребляет алкоголь. Но имеет право, с такими-то деньгами и связями. Я приглашал его на столетие нашей клиники. Не приехал. Жаль, конечно.
Я глупо согласился, кивнув в ответ, и заинтересованно спросил:
– А как вы думаете, почему дети назвали ваш интернат этим необычным словом? Почему именно «предел»?
– Это не они, – уверенно ответил доктор, – это было отпечатано на желтых листках. Дети называли их кодексами. Да, кажется, так.
– Кодексами?
– Да, в этих своих кодексах они обменивались странными правилами поведения. Каждому из них запрещалось что-либо делать. Например, Чарли нельзя было смотреть на черноволосых женщин. А Саймону – на лысых мужчин. Алисе, наверное, самой странной девочке из этой компании – разговаривать со взрослыми. Еще ей полагалось все поджигать, и мы следили за ней, чтобы этого не случилось. Агата тоже не разговаривала, но только с отцом и матерью.
– Действительно, странная компания, – согласился я. – Кого-то еще покажете?
– Это Алекс. Он в отличие от остальной четверки вообще не разговаривал. Его мать, определяя мальчика к нам, рассказывала о домашнем насилии. На ее руках и шее были ужасные кровоподтеки, как сейчас это помню.
Я посмотрел на старое фото и, не найдя его взрослого аналога, спросил:
– А где он сейчас?
– Фото было, но оно со временем куда-то задевалось. Вы, безусловно, правы, давно нужно все оцифровать.
– Почему-то этот Алекс кажется мне ужасно знакомым, – прошептал я, проводя по фото указательным пальцем.
– Вот еще и еще, но хочу сделать уточнение. Дело в том, что первых детей с кодексами было всего пятеро, – доктор быстро показывал мне странных выпускников. – Позже, конечно, появлялись подобные случаи. Но со временем их становилось меньше. Ну или они, вероятнее всего, наблюдались в других заведениях. К сожалению, я не могу похвастаться аналитикой.
Я схватил доктора и, сильно сдавив ему запястье, замер.
– Боже мой! Что с вами? – нервно выкрикнул Глясе и поморщился от боли.
Но я вернул несколько перевернутых им страниц и уставился на изображение девочки. Здесь, на черно-белом фото, она была наголо обрита. Опустошенный взгляд, устремленный в никуда. Мешковатая больничная роба. Все те же тонкие губы и две ниточки несмелых бровей: я сразу узнал дочь Игоря и Оли Сокуровых. Мой взгляд перенесся правее: в кресле сидела молодая красивая женщина. Она улыбалась, игриво подмигивая фотографу. Ей было около сорока лет.