– Не слушай его, Алиса, – старик расправляет руки и делает шаг навстречу непрошеному гостю. Тот в свою очередь выпрямляется как струна и смотрит на старика неморгающим взглядом.
– Я не знаю, я не помню, – девушка падает на стул и начинает плакать.
– А потом шила в интернате для чокнутых мальчиков и девочек свои дурацкие крылья. Хотела улететь в небеса. А мой мальчик, лучший из учеников, мой Чарли помогал ей стать кормом для рыбок. Потом в котле сварил дрянь этакую. Помогал… а возможно, и сейчас помогает. Как ты думаешь?
– Что ты хочешь? – строго спрашивает старик.
– Я требую соблюдения кодексов, – отвечает черный человек и в ту же секунду пропадает.
Вика открыла глаза. Руки у нее тряслись. Глясе гладил ее по копне волос. Она плакала.
– Доктор, я опять видела вас в роли того странного старика. Опять эта навязчивая идея. Боже, когда это уже закончится?
– Дочь Ольги и Игоря тоже говорила о пределе, – произнес я.
Они оба серьезно посмотрели на меня. Виктория вытерла слезы предложенным платочком и высморкалась.
– Не обращайте внимания, это не стоит описывать в вашем репортаже.
– Викусичка, а как ты думаешь, кто этот мальчик Чарли из твоего гипнотического транса? – спросил доктор, сунув трубку в рот.
– Чарли? – испуганно повторила рыжеволосая женщина. – Я не помню никакого Чарли, – солгала она.
Я посмотрел на фото Димы Валтасарова в альбоме и тяжело вздохнул. Глясе протянул несколько папок с личными делами детей, и я засунул их в сумку. Затем посмотрел на эту измученную женщину. Мне реально было ее жаль, но журналистская ненависть играла во мне, мешая принять адекватное решение. Я скривил губы и высказал ей все, что думаю по этому поводу:
– Я не понимаю, почему вы лукавите. Ведь вы все прекрасно помните, почему бы не поделиться информацией? Как можно не помнить своего детства? Вот в этих папках о вас много чего написано, как можно забыть весь этот ужас?
– Я так же помню, как и вы, – неожиданно ответила Виктория и посмотрела так, будто давно меня знала. В ее глазах было все: ирония, сожаление, обида, жалость. Жалость?
Виктория Тимирязева вышла из кабинета и уверенным шагом направилась к своему авто. Настроение было ужасным: она сожалела, что согласилась на этот сеанс гипноза и беседу с журналистом. Конечно, она лукавила: Чарли, Алекс, Агата, Сайман – она прекрасно помнила всех этих детей. Она ничего не забыла из своего детства. Она вообще все и всегда помнила, но делиться этим очень опасно. Расплата за такую откровенность могла быть ужасающей. Однажды именно так и случилось.