В школу я не хожу. А моя подруга Варя говорит, что там жуть как интересно. Но ни папа, ни мама мне туда не разрешают. Я вырасту и сама пойду в школу. И пусть я буду старше всех. Меня это не пугает».
Высокий черноволосый мужчина закончил читать. Бросил дневник на стол.
– Что ты будешь с ними делать, Пётр Александрович? Это же статья… Серебро… Ненависть к власти и её устоям. «Пролетариат» этот тоже замечен в нехороших делах. Слышал я, как он с кем-то шептался о тюке сена, что лежит сейчас на дальнем поле. Я ведь его специально оставил на живца. Вот приносят мне отовсюду сплетни. Кто украдёт первым, я не знаю. Но премия нас ждёт большая. Ох какая большая…
Пётр Александрович взял со стола дневник Тамары, полистал его, промолвил:
– Целый роман написала девчонка! Ну даёт… А чего ты ещё не почитал?
– А зачем? Факт преступления есть. Можно хоть сейчас идти и изымать серебро. Бабку в тюрьму, остальных на поселение в разные места. Девчонку и пацана в городской детский дом. А остальное пусть изучают следователи. Это их работа.
Пётр Александрович встал, подошёл к говорившему, положил руку на его плечо, похлопал и произнёс:
– Ген… Давай забудем о дневнике… Давай он сгорит к чертям…
– Хех, – высокий мужчина усмехнулся.
– Ну ты же знаешь, как я Настю… – Пётр Александрович закашлялся.
– Знаю, вот поэтому пришёл сначала к тебе. Но, прости, брат, поступить иначе не могу. С меня три шкуры сдерут. Что тебе эта Настя? Вон доярка Зинка с тебя глаз не сводит. А у Настасьи и муж, и дочь, и сын, и мать, ненавидящая нашу власть.
– Ген… Давай забудем, прошу тебя.
– Да чёрт с тобой, забывай! Давай хотя бы козу изымем, чтобы отстали от нас. План мы не выполняем, Петя!
– Не надо и козу. Давай я свою отдам. Забирай у меня всё, а её семью оставь.
Геннадий Ефимович намотал на палец свой длинный ус, задумчиво посмотрел на Петра Александровича и произнёс:
– И что, ты теперь всю жизнь в её сторону смотреть будешь и молчать? Тебе же это на руку: мать в тюрьму, мужа на поселение, а Настасью в город и под себя. Думаешь, она не согласится?
– Ты с ума сошёл? Как под себя? Она что, вещь какая-то? Она любить меня должна, ценить, ждать. А сейчас она чужая. Но есть надежда, что заметит меня.
– Надежда только на этот дневник! – Геннадий Ефимович повысил голос. – Ей-богу, молодишься тут, чай, не шестнадцать лет. Тридцать с хвостиком, а ты всё одинок. Бабы ему не те! Не буду я их защищать, пиши протокол, пойдём вдвоём к ним!