– Я разве кого-нибудь звала? – почти закричала Люська.
– Ну, ребята, мне пора, – Коля развернулся и занёс ногу для первого шага.
– Вы уже уходите? – Ромина физиономия выразила крайнее разочарование. – Жаль. Боюсь, в другой раз у нас не получится.
– А как вы это себе представляете? – Коля притормозил от удивления.
– Ну, не знаю, – замялся Рома и с надеждой посмотрел на оторопевшую Люську. – Но мне так показалось… – продолжил Рома.
– Что показалось?
– Что втроём лучше.
– Пошёл вон! – прикрикнула Люська.
Но Колю застопорило, – не понял?
– Я шампанского купил, икры, фруктов. Мои друзья ещё не приехали, а соседка Роза Соломоновна шампанскому предпочитает кефир…
– А ты, типа, его не уважаешь?
– Уважаю, но в жизни бывают моменты, когда кефир неуместен.
Хотя Коля шампанское не признавал, но слегка подобрел и кивнул на пакеты с едой:
– Чего полянку-то накрываешь?
И Рома, вздохнув, чистосердечно поведал, что продал квартиру, деньги все перевёл на карту в доллары, а карту по совету некого Закова немедленно заблокировал, потому что, по мнению этого самого Закова, ему, Роме, больше ста рублей в руки давать никак нельзя.
– Классно ты с деньгами провернул, толково.
– Вы тоже так считаете? Так приятно встретить человека, одинаково мыслящего.
– А наличные у тебя имеется?
– Нет, знаете ли, практически не осталось.
– Жаль. Ну, что? Трое так трое! – Коля вопросительно посмотрел на Люську. Присутствие в любовном деле третьей стороны, Ромы ли с хавчиком, или матери с тёткой, вносило определённый дискомфорт, однако пить на халяву, да ещё и закусывать, ему не позволял кодекс чести. – Так, ребята, вы идите домой, а я мигом.
– А меня вы спросили? – возмутилась Люська.
– Ну, спрашиваем. Давай у тебя праздновать продажу его квартиры?
– Ладно, – согласилась она.
* * *
Поначалу Коля собирался купить поллитровку, но передумал, решив пыль в глаза пустить. «Пыль» – это ноль семь, всё-таки два мужика и дама, может не хватить.
Побежав за бутылкой напрямки через пустырь, мимо лопухов и салона красоты с рекламой «Пенсионерам скидки», Коля насобирал по дороге туда десятка три-четыре репьёв и удвоил их число по пути обратно. Вскоре в Люськиной квартире находилось два незнакомых мужика, только тот, что был в репьях, вмиг приуныл.
* * *
Ещё Люськина прабабка вязала из катушечных ниток бесконечные кружевные салфетки, полоскала их в синьке и крахмалила. Салфетки предназначались для бело-розовой румяной балерины или фарфорового мальчика в синих трусах, разглядывающего золотую гроздь винограда. Но мальчик и балерина недолго покоились на катушечном кружеве: очень скоро на самом видном месте на нём появлялось пятно, иногда ржавое от йода из крохотной бутылочки такого же цвета, и никакое кипячение с отбеливанием не могли его извести. Прабабка покупала горсть деревянных бочонков ниток и, повздыхав, смиренно плела новую кружевную паутину, чтобы внучка вскорости смогла положить на неё горячую котлету, обжёгшую нежные детские пальчики. Позднее прогрессивная Люськина бабка вешала на стену женоподобного Есенина с трубкой и неизвестного мощного мужика в свитере с почти невыговариваемым для всякого приличного человека именем Хемингуэй – и всё равно в доме было убого и скучно.