Оля вышла из детской. Мальчик разглядывал овальную сеточку, похожую на одуванчик, даже подошел поближе: он любил паучков, ему нравилось наблюдать, как они ткут замысловатый рисунок, пряча невидимые ниточки под брюшком, чтобы никто не распутал их лабиринты.
В комнату с плачем вбежала сестра:
– Мамы нигде нет! Это я виновата… Это из-за меня мама ушла. Я сегодня ее не слушалась…
Сашка обхватил Олю тем же движением, каким отец обнимал маму, если она плакала. Это случалось, когда она читала книгу или слушала, как поют дети.
– Оля, мама придет, – твердо сказал он.
Малыши легли вместе и, наплакавшись, уснули.
Утром соседи подняли тревогу, начали поиски. Безуспешно. Куда могла уйти умная и спокойная женщина без вещей и документов, оставив маленьких детей?
Отец малышей в это время находился в Москве, готовился к презентации своей книги, но, получив страшную весть, вернулся.
В памяти Сашки сохранился образ матери – воздушный, нечеткий, будто просвечивающий сквозь паутину дней его жизни. Долгие годы ему казалось, что она ушла по лунной бесконечной дороге, а их оставила на темных тропинках жизни.
2
Наш самолет вылетел с опозданием. С нетерпением смотрю в иллюминатор, жду, когда появится Волга.
Мое волнение передалось женщине, сидевшей рядом:
– Вы боитесь летать? – участливо спросила она.
– Нет, больше двадцати лет не была здесь. Волнуюсь…
– А я всю жизнь прожила в Волгограде, – заметила женщина. – К родителям?
– Родных у меня здесь уже нет. К друзьям детства и юности, – ответила я, подумав, как банально и скупо звучит вторая фраза.
Нет, не так. Здесь осталось то мое «я», которое уже не вернется. Вот к нему я и еду. Оно здесь, на этой волжской земле, и тянет меня тонкими, но крепкими нитями души ли, сердца ли или всей моей сутью. Оно прочно держит на земле, не дает споткнуться или сорваться с кручи, не закричать истошно, когда боль душевная рвет все внутри. Оно приходит вместе с воспоминанием о ласковых руках бабушки, успокаивает и мягко приговаривает: «Было же тебе хорошо. Было же счастье здесь!» Это золотистое сияние детства греет и воскрешает.
В зале ожидания ко мне подходит высокий улыбающийся мужчина. Сашка?! Какой красивый! Где тот мальчишка с пропыленными вихрами и грустными глазами? И лишь когда он произнес: «Верочка, радость моя…», а его картавое «р» вместе с теплыми губами прикоснулось к моей щеке, я выдохнула: