И тянутся улочки кривенькие да худенькие, то срываясь вниз, как поток ручья, то вздыбливаясь в такую гору, что ни один экипаж не вскарабкается ни зимой, ни летом. И куда они ведут – предсказать решительно невозможно. Плетёшься по ним, словно в забытьи, как по проклятому лабиринту без входа и без выхода.
Вот в такое место забросило меня Отечество в эти смутные дни, когда я более всего нужен государю.
Но не для того пишу, чтобы излить стариковские жалобы, а для того, чтобы поведать престранную историю, которая произошла со мной в поезде по пути из Петербурга в Москву. Зная, как увлекают вас различные спиритизмы, столовращательства и прочие шарлатанства (уж простите вашего слугу за такие оценки), передаю этот случай во всех подробностях. Всё время вспоминаю ваши глаза, всегда чуть печальные от возложенного на вас бремени. Не собрались ли за границу, как настаивают доктора? Поезжайте, молю. Вам губителен сырой петербургский воздух.
Знайте, всякую минутку, всякую секундочку думаю я о вас.
С любовью, ваш П.
* * *
Победоносцев катился по чугунному пути, соединяющему две столицы, и дремал, укутавшись в английский плед. Изредка он приоткрывал веки и поглядывал в окно, за которым проносились сонные деревеньки, припорошенные последним снегом поля и заболоченные лесные гущи. Вагон степенно покачивался на рессорах, в абажуре мерцало газовое пламя, a в воздухе витал горьковатый запах угля. И чудилось Победоносцеву, что это не он несётся в брюхе извергающего копоть железного монстра, а кто-то совсем-совсем другой.
В этом полусне он, по обыкновению своему, видел хрупкий силуэт М., осторожность её якобы случайного взгляда и бледные тонкие пальцы, перебирающие голубую ленту. В душе его вдруг проскочила та божья искорка, которая время от времени пронзает сердце каждого из нас. Пронзает и наделяет великим смыслом всё, что было, что есть и что ещё предстоит. Хоть и понять смысл этот не представляется возможным – как зыбкий пух, разлетается он от прикосновения неуклюжих клешней разума. Ублажённый грёзами, Победоносцев наконец забылся сном в плену мягкого дивана.
Проспал, видимо, долго, потому что, когда открыл глаза, за окном совсем уж стемнело. И лишь какие-то белёсые тени скользили вдоль рельс за его одурманенным взглядом – осколки вмиг позабытого сна, не оставившего после себя ничего, кроме тревожного послевкусия.