И все молча повернули головы в сторону моей мамы. Мама с огромной обидой поведала мне эту историю, закончив ее тем, что вообще-то она и правда очень даже хорошо понимает позицию Гитлера, потому что «Доченька, из-за таких, как ты, арии подлежат исчезновению».
Так что весьма может быть, что с Йоханнесом я закончила какой-то круг, который никак не мог замкнуться. Мы были вместе мало, но кое-какие картинки я помню до сих пор. Например, он владел забавной техникой легкого запоминания – у него на первые двадцать чисел были свои ассоциации. Один – дерево, два – выключатель в ванной, три – Святая Троица, четыре – ладонь с пальцами, где один отрубленный. И так далее. Йоханнес говорит – Нужно тебе, к примеру, запомнить, что ты живешь на улице в доме номер двендацать – представляй, словно на дереве установили выключатель – всего делов!
Даже немец иногда умел вскрыть мой мозг, может, именно из-за таких редких мелочей наш брак и продержался хотя бы полгода.
Я не стала писателем после Литературного института. Прекрасно защитилась и получила все бумажки, но писателем не стала. Для меня писатель было чем-то вроде консервированной кукурузы в банке – она просто появляется у тебя на столе и очень тебя радует. Писатель – явление случайное и стихийное. Ну не может он логически вытечь из Литературного – слишком просто. Несомненно, у меня были свои космические связи с тем особняком на Тверской. Как я уже узнала после поступления, моя бабушка в свое время там преподавала русский язык. А когда я копнула глубже, то узнала, что моя прабабушка работала горничной в доме у Максима Горького, в честь которого, в общем-то, и назван мой институт. Бабушка ничего не знала про тот период жизни матери, кроме как то, что Максим Горький больше всего кушать любил яблочный пирог. И вот именно секрет ТОГО САМОГО яблочного пирога перешел из кулинарной книги моей прабабушки в мою. Я готовлю его пару раз в месяц точно.
И моя бабушка его готовила. Пару раз в год. Моя бабушка со стороны матери воевала в одном отряде с Зоей Космодемьянской, прошла войну и голод. Она до последнего дня своей жизни всегда хранила дома запасы круп, и очень редко готовила. Я помню только три ее блюда – яблочный пирог Максима Горького, винегрет, из которого она делала обжарку, когда салат уже портился (а выкидывать еду пост-военные люди не могут) и черный хлеб с селедкой. Бабушка все это ела очень красиво. Мы жили с родителями и с братом на пятом этаже, а бабушка в том же подъезде на третьем. Я частенько жила у нее или гостила, так как главной по моему воспитанию была она. И вот сидит она в своем красном кресле перед телевизором – и тонкими пальцами, с ладонями, на которых уже были возрастные пятна, перебирает селедку на хлебе. Я обычно сидела рядом и перебирала пуговицы в коробке (их там был миллион точно!) или играла с клубками, из которых бабушка делала мне помпоны.