Он явно увидел эту картину и, открыв глаза, резко полоснул по запястью опасной бритвой. Но почти ничего не произошло. Наверное, он приложил недостаточно силы: лезвие чуть надрезало кожу, не задев вену. Но Марк задрожал и от этого, ведь боль была его фобией. Он почувствовал, как сам себе противен, не имея душевной силы сделать надрез второй раз, глубже, сильнее.
– Как же я жалок! – прошептал он и вздрогнул от стука в дверь.
– Марк, ты там скоро? – одному из гостей понадобилось в ванную.
– Да, сейчас! – крикнул он и лихорадочно стал заметать следы своей неумелой попытки самоубийства.
Намерение покончить с собой возникало ещё несколько раз, именно в день рождения и в следующие два года, но быстро проходило от понимания, что осуществить желаемое не так-то просто. Марк часто прокручивал в голове сценарии своей добровольной смерти, и это доставляло ему наслаждение, придавало смысла его существованию. Но на деле всё было иначе. Подойдя к железнодорожной платформе, он в страхе шарахался, заранее чувствуя своим телом, как тяжёлые колёса ломают его кости и рвут плоть. Это была следующая попытка, через год, и она оказалась ещё более жалкой, чем предыдущая. Ещё через год – ток, удар током. Что может быть проще? Не смог.
– Ты жалкое чудовище, ты трус! – ругал Марк сам себя за безволие.
Что же до искренности побуждений? Не было ли это позёрством и фарсом? Нет. Мальчик мучился горячим желанием уйти из жизни, и оно было искренним, но что-то сидящее глубоко внутри всегда этому мешало. Что-то вроде животного инстинкта самосохранения или банальной трусости. И подходя к железной дороге, и вставляя оголённый провод в розетку, Марк имел очень одержимый вид, но в последний решающий момент угасал и ненавидел себя за это, ведь уровень его отчаяния и ненависти к самому себе был достаточно высок для такого шага. Так почему же он не мог?
– Слабак! – Мальчик ненавидел себя ещё больше. – Вот бы кто тебя убил ненароком, раз у самого кишка тонка.
Наступил заветный, так ожидаемый Марком, год окончания школы. Конечно, никакой выпускной с его весельем не имел для него значения. Сердце клокотало от предвкушения отъезда и новой, совершенно новой жизни, где не будет этой злобы, обид, зависти. Бабушка обещала помогать материально, пока он не встанет на ноги, но он решил, что сделает это как можно быстрее, чтобы окончательно порвать все нити, связывающие его с семьёй. Забыть её, будто и не было.