Дыхание обогрело и проникло внутрь сжатых пальцев.
Захотелось курить. Согреться всем телом, окутать, окурить себя уютным, табачным туманом, спрятаться в поставленной от неприятеля дымовой завесе.
В комнате «табачища развелась», а с нею и пыль, и мыши, после ухода жены.
«Эх, Василий! – припомнились ее слова, – бить тебя некому!». Бить его действительно было некому, он сам мог обломать рога любому. Или почти любому. Распалив свое жилистое, привычное к невзгодам тело водкой и армейскими воспоминаниями.
Ищущими, хлопающими движениями по поверхности стола разжатые пальцы отыскали сигареты и спички. Он встал с кровати, открыл форточку.
Лишенный преграды, собачий вой донесся отчетливей. Сливаясь голодной тоской с гудящим ветром и ударившим в лицо холодным воздухом.
Соседи уехали в город, но собаку оставили, и ее значит, кто-то кормил. Делалось это, судя по вою, редко. Василий зачиркал по коробку, высекая ленивые искры, придвигая к себе пепельницу. Коробок отсырел, но спичка все же занялась.
Он зачарованно глядел на еще живое, но уже замирающее перед окончательным исчезновением пламя, и, будто вспомнив предназначение добытого им огня, торопливо окунул в него сигарету. Круглый обрез аккуратно и тягуче зарделся. Палящая игла пронзила пальцы, и он, не бросая источника боли, резко дернул рукой. Остывающий остаток смял в ладони и стал с усилием перетирать обожженными пальцами, словно осуществляя акт мести и окончательное уничтожения врага.
Заструился белесый дымок тлеющего табака, но в форточку уходить не желал. Налетавший ветер, охватывал его, крутил и зашвыривал обратно, разгоняя по комнатной мгле. Табак успокоил. Приятно отшиб мысли, и Василий бездумно втягивал и выпускал тонкие струйки. Докурив почти до фильтра и закашлявшись, вмял окурок в тяжелое стекло пепельницы.
Ночь, казалось, будет вечной, и утро никогда не наступит.
Он вновь поднялся. Смотрел на ветви яблонь махавшие за стеклом, запил табачную горечь глотком из налетевшего ветра, закрыл форточку и лег на бок, лицом к стене. Замотавшись в одеяло, притих, затаил дыхание, и, вспоминая поочередно армию, отца, мать, жену и детей обессиленно уснул…
Утро ударило криком петухов. Чернота за окном всё быстрее и быстрее серела, скукоживалась.
Куриные султаны с окрестных дворов горланили, пытаясь пересилить друг друга, и настойчиво, – по мнению Василия, – просились в холодец.