Прошло три дня, прежде чем Арри ан Домд уехал, а Одноглазый снова пришёл вечером в таверну Пухлого Боба, заказал настойку и угнездился в излюбленном уголке. Выглядел старик особенно усталым. Словно что-то давило ему на плечи, а бывалое морское сердце сжимали холодные пальцы тревоги.
Это не пустые слова. Я – эмпат. Так сказал шаман Сканди. Я воспринимаю настроение другого человека, его чувства. Обычно, конечно, удается не обращать внимания на беспокойный фон, царящий вокруг, но иногда потоки чужих эмоций просто разрывают мой мир в клочья. Острые щупальца боли, игольчатые лапы тревоги, шелковистый алый мех любви… Эти ассоциации – первое, что приходит в голову. И я не знаю, как описать иначе.
В тот день от Одноглазого веяло металлическим запахом массивных кандалов усталости, а на краю сознания метался маленький, ярко-зелёный страх. Почти неуловимый. Когда я почувствовал его – даже не поверил. Разве это возможно, чтобы старый моряк хоть чего-нибудь боялся?!
Сам я задержался, помогая Пухлому Бобу с уборкой большого зала. В таверне оставались только старик Уэнс и Одноглазый. Каждый сидел в своём углу, и оба потягивали горячую настойку. Я же натирал пол, смахивая с лица пот, и совсем не думал о жутком холоде, царящем снаружи. За окном стемнело, а вдобавок ещё и поднялась метель, раскачивая шаманские фонари, освещающие тропки-мостики. Свист и вой вьюги пробивались даже сюда.
Пока я наводил чистоту никто из стариков так ни слова и не проронил. Одноглазый застывшим взглядом смотрел в окно, на мечущиеся фонари. Уэнс покашливал, елозил на лавке и шумно вздыхал. Я чувствовал себя очень неуютно. Хотелось самому спросить всё равно что, лишь бы прервать эту угрожающую тишину.
Обычно разговорчивый, Уэнс пугал меня своим угрюмым видом. Кроме того иногда он с непонятной тревогой посматривал на Одноглазого. Старика-инструментария разрывало на части от желания что-то спросить у моряка, о чём-то пообщаться, но он медлил, выжидал.
После уборки мне предстояло заглянуть ещё и в теплицу, так что я с огромным облегчением затащил ведро и швабру в чулан, вытер насухо лицо и руки, переоделся, натянул унты со стальными зубьями на подошве, влез в любимый тёплый тулуп и нахлобучил шапку. Последним делом натянул рукавицы.
Шарф и очки я брать не стал. До теплицы недалеко и уже темно.