Я так и не выяснил, кто такой был этот Щербаковский. Или Щербаков. По-моему, какой-то революционный деятель. В 1991 году «Щербаковская» в один день стала «Алексеевской». Тогда все оптом переименовали, пострадали даже и Чехов с Горьким, и многие под руку попались. Ну, я не знаю, был ли в этом большой смысл, но то, что касалось сомнительных революционных деятелей, наверное, да, а то, что касалось деятелей русской культуры и искусства, может быть, это уже было «too much», как говорим мы, жители Проспекта Мира, диалект у нас такой.
Почему мы переехали на Маломосковскую? Отдельная квартира, расселение коммуналок – наверное, это было как-то взаимосвязано. Мой дедушка по маминой линии, Мирон Исаакович, получил квартиру на работе. Он трудился в организации, которую тогда принято было называть «почтовый ящик» – оборонное предприятие, работавшее на космическую отрасль.
Мой дедушка – уникальный человек. Он был одессит, человек с фонтанирующим чувством юмора. У него были такие заготовки на все случаи жизни, что он отдельными конструкциями мог на любом празднике рассмешить собравшуюся публику. Человек, имевший три класса образования, работал в серьезном «почтовом ящике» и занимался там снабженческими делами. Наукой он никогда не занимался, но за счет темперамента, чувства юмора и умения коммуницировать (я считаю, что своими лучшими качествами я ему обязан) он был незаменимым человеком. Мне рассказывали, что академик, который возглавлял это НИИ, говорил: «Пригласите Эйдельзона, у нас совещание зашло в тупик». Все переругались, а это значило – зовите моего дедушку. И вот заходил Мирон Исаакович, рассказывал несколько баек или анекдотов, и как-то вселенские вопросы космической науки сдвигались с мертвой точки. Мирон Исаакович вносил такой оживляж в их нудные заседания.
Дедушка умер в 1986 году и был моим героем. Повторюсь, он был одесситом и говорил исключительно прибаутками. У него не было нейтральных фраз, и, кстати, именно дедушке я обязан одним своим профессиональным качеством – у меня громкий голос. А все дело в том, что дедушка в войну переболел тифом и очень плохо слышал, а слуховые аппараты он ненавидел. Они его бесили. А еще больше его бесило, когда при нем говорили тихо, и ему казалось, что от него что-то хотят скрыть. Поэтому дома мы все говорили громко.