Ну ладно, сегодня ночью она уже будет лежать в своей удобной кровати, и все это будет казаться сном. Генриетта уговаривала ее остаться на несколько дней, и мисс Пим уже было поддалась на ее уговоры, но ужин ее сразил. Бобы и молочный пудинг показались ей не слишком вдохновляющей едой для летнего вечера. Очень укрепляюще, очень питательно и все такое, – она в этом не сомневалась. Но это меню вряд ли захочется повторить. Генриетта сказала, что преподаватели в колледже питаются так же, как студентки, и Люси надеялась, что сомнение, с которым она глядела на бобы, не было замечено. Люси старалась смотреть на них с веселым и довольным видом, но, может быть, ей это не удалось…
– Томми! Том-ми-и! О, Томми, дорогая, проснись! Я в отчаянии!
Сон мгновенно слетел с мисс Пим. Казалось, что отчаянные вопли раздаются у нее в комнате. Потом она сообразила, что второе окно выходит во двор, двор этот маленький, и разговор между обитательницами комнат через распахнутые настежь окна – естественный способ связи. Мисс Пим полежала, стараясь успокоить колотящееся сердце, глядя поверх складок простыни на то место, где за бугорком, скрывавшим большие пальцы ее ног, виднелся в ракурсе кусок дальней стены. Однако кровать стояла в углу комнаты, окно справа находилось за изголовьем, другое, слева, выходившее во двор, – в изножье, и со своей подушки мисс Пим могла видеть в тонкой вертикальной полоске света только половину открытого окна в стене по ту сторону двора.
– Томми! Том-ми-и!
Темноволосая голова появилась в окне, которое было видно мисс Пим.
– Послушайте, кто-нибудь, – произнесла голова, – бросьте чем-нибудь в Томас, и пусть Дэйкерс прекратит кричать.
– О, Грингэйдж[2], душенька, ты просто черствое животное! У меня лопнула подвязка, и я не знаю, что мне делать. А Томми вчера взяла мою единственную булавку, чтобы открывать моллюсков-береговичков на вечеринке «Два с половиной пенса». Она просто обязана отдать мне ее, прежде чем… Томми! Том-ми-и!
– Эй, заткнитесь-ка, – приглушенно произнес еще один голос, и наступила пауза. Пауза – почувствовала Люси, – заполненная языком жестов.
– И что должна означать вся эта жестикуляция? – спросила темная головка.
– Замолчи, говорю. – Это отчаянным sotto voce[3]. – Она там!
– Кто?
– Эта Пим.
– Что за чепуха, душенька, – это был снова голос Дэйкерс, высокий, звонкий, счастливый голос всеобщей любимицы, – она спит в передней части дома, там, где и остальные сильные мира сего. А как ты думаешь, у