Меня проводили в светлую просторную комнату, застеленную ковром и украшенную ткаными картинами с видами высокого белого замка и заросших цветущими маками полей, и предложили на выбор шадди или прохладительное. Я выбрал напиток из базилика с лимоном и позволил себе полистать лежащую на столе книгу, оказавшуюся почтенным астрологическим трактатом. Глупо, но настроение мое испортилось – ощущать себя лишенным чего-либо по чужой вине всегда унизительно, а подкидыш лишен гороскопа, ведь для разговора со звездами требуется знать время первого крика. Я с некоторой досадой закрыл творение Авессалома Кубмария, и почти сразу же вошел хозяин, оказавшийся высоким седым человеком с правильными чертами лица. Выглядел господин Капотта заметно моложе своих шестидесяти лет, что неудивительно, ведь он ни в чем не нуждался и вряд ли утруждал себя ежедневными занятиями.
– Меня предупреждали о вашем визите, – сообщил хозяин еще с порога. – Я рад выполнить просьбу старого знакомого и помочь одному из питомцев Сэц-Георга. Вам повезло обратить на себя внимание такого человека.
Разумеется, я выразил благодарность. Владеть собой я выучился в раннем детстве, к тому же повода для возмущения не имелось, ведь Капотта всего лишь выказывал вежливость. Добровольный затворник не мог знать, как я устал от упоминаний моего покойного куратора и рассуждений о том, как же мне повезло попасть к нему в ученики. Везенье это, к слову сказать, было весьма сомнительным. Да, Сэц-Георг считался светилом гальтарской словесности вполне заслуженно, и поучиться у него вполне было чему, но как человек он порой становился невыносим. Самодур и деспот, господин академик не считал нужным обращать внимание на душевное состояние окружающих, а тем более – зависимых от него людей. В один прекрасный день ему взбрело в голову, что я могу – а стало быть, обязан! – закончить свою магистерскую диссертацию к ближайшему Зимнему Излому, словно это некий мистический порог, а не условная дата, придуманная для удобства летоисчисления и обвешанная потребными для чревоугодия обычаями и суевериями. И понеслось! Каторжники в своих каменоломнях чувствуют себя вольготнее, чем чувствовал себя я. Мне и сейчас слышится раздраженный, каркающий голос:
– «Я думал, ты тут, чтобы писать диссертацию…»