Узкий просвет ступал далеко вдаль, дома по бокам давили на меня и с каждым шагом словно становились ближе друг к другу, сжимая пролёт вдаль. Благо мне это померещилось, и чрез миг я оказался на однокровной улице, на которой должно быть мне суждено прожить всю свою оставшуюся жизнь. Она отличалась от других улиц тем, что она больше всех нагромождена всякими колесницами, бочками и лестницами, и во всём городе она была ярче всех освещена фонарями, стоящими на каждом шагу, стёкла которых, в силу своего времени, были уже слегка помутневшими. Я завернул направо и направился по диагонали к своему дому.
Из-за обильного дождя слякоть поступала на плитку, перевоплощая её в плохое покрытие для чистой обуви, по которой мне суждено было пройтись, так ещё и сколько пришлось по мягкой земле прогуляться. Проще говоря, сапоги мои были не в самом лучшем облике. Я топнул пару раз подошвой, немного побил ступнёй об ступеньку, и в целом, вся застрявшая грязь высвободилась, однако сапожки всё так же оставались измазаны печалью. Я спустился вниз по ступенькам в подъезд, чей вход был на цокольном этаже, и достал из своего карманчика на груди заплатанный платочек: это было единственное, что осталось у меня с детства; сколько же всего он в себя впитал, и сколько его новых предназначений я открыл для себя с течением времени. Я протёр лицевую часть обуви и мыски. Теперь мои ноги выглядели более-менее прилично, жаль, что эта приличность на них не долго продержится, лишь до первого повторного выхода на улицу. Ну что же, пока что она чистая, а значит беспокоиться нечего.
Приоткрыв дверь и войдя в образовавшуюся небольшую щель, я слегка прошелся по коридорчику и подошёл к кабинету помещицы. Подъезд изнутри был очень грозным и выглядел как старый монах, будто он существовал задолго до появления всего этого здания и его жителей. Я заглянул из-за угла и спросил в пустоту, – Рьяра, вы здесь-м? – изречённая мною фраза прошлась по всей обширной комнатушке с бумажками. Внезапно где-то за столом зашумело. Из-за высокой стопки бумаг вышла, поднимаясь с колен, слегка тощая бабка с шумными браслетами на тонких руках, словно погремушки, и, несмотря на свой несвежий и уставший вид, на ней было совершенно свежая и новая сорочка без рукавов, идущая ниже колен. У неё были седые волосы в косыне, дабы не мешали работе, и маленькие очки, выглядящие так, будто вот-вот упадут, и которые, скорее всего, уж совсем не подходят для её зрения. А по её оскорбительному маленькому росту можно пронаблюдать влияние времени на тело.