– Императорское знамя! Его нет! – кричал кто-то, вглядываясь вдаль, не в силах поверить в происходящее.
Другие пытались понять, как так вообще произошло:
– Неужели гарнизон сдался?
– Может, кто-то успел ворваться до того, как подняли тревогу?
– Это был штурм, говорю вам! Быстрый и решительный!
– Неужели бригада «Эдельвейс» бросила дворец? – не веря, что могло быть как-то иначе, пробормотал сам себе Валераад. – Куда они могли уйти?
Правду никто не знал, но, так или иначе, символ единоличной власти Императора пал, похоронив всякую надежду для тех немногочисленных лоялистов, кто вообще оказывал сопротивление. Вдруг по собравшимся прокатилось оживление, и крики, полные неподдельной радости, заполонили город:
– ГОРИТ! ЗАМОК ГОРИТ!!!
Медленно, но неумолимо столичную цитадель охватывало пламя. Его всполохи затронули сердца каждого, кто смотрел на эту картину, напомнив, зачем они все здесь собрались сегодня. По улицам вновь разнёсся клич, на который почти мгновенно ответили:
– Ну-ка ребята! Не стоим!
Бей рвачей-богачей!
Поджигайте замки сволочей!
Бей рвачей-богачей!
К стенке подлецов и палачей!
Пощады нет и милости,
Вся правда в ноже!
Есть жажда справедливости
В нашей душе!
Отгремела последняя пара. Толпа шумящих студентов принялась спешно покидать аудиторию, словно у каждого были дела как минимум вселенской значимости, не меньше.
Максиму Филатову, и сегодня никуда не торопящемуся, частенько приходилось слышать от более взрослых друзей, дескать, студенческий период жизни – это калейдоскоп нескончаемых, весьма ярких впечатлений. Так оно и было, конечно, но только вне учёбы. А она, даже если к ней относиться спустя рукава, отнимала весьма значительную часть времени.
По поводу же остального – всё, что Максим мог сказать, так то, что его текущие будни, возможно, и были чуть ярче, чем то, что из себя представляли стереотипные рабочие дни. Сугубо теоретически. Не говоря уже про то, что это был вопрос вкуса и личных предпочтений.
Сегодня его опять подставили. Снова. Вновь. Ещё раз. И так далее по списку синонимов. Максим знал, что так будет, и всё равно было обидно. Всегда обидно ошибаться в своей вере в людей. Но самой обидной была фраза: «Я же говорила».
Сказана она была вскользь и без особой злобы. Но всё равно напоминала нож в спину. Её можно было бы и не говорить, можно было поддержать. Но суть-то состояла в ином. Уколоть, показать свою правоту, повлиять. Последнее особенно пугало Максима. Он не хотел такого влияния на себя.