– Ну вот поэтому он до сих пор и болен тобой. Равноценно-то заменить некем. И ты… Ты же тоже не освободилась!
– Ну, нет! Я выбор сделала: вместе нам не быть! Я его давно отпустила. Пусть женится и живёт своей жизнью без воспоминаний обо мне, – я взглянула на ноготь, поискала маникюрные ножнички в тумбочке… Всё на фиг обрежу под корень!
– Лина, ну, легко сказать «живи и не вспоминай!» А как не вспоминать, если постоянно натыкаетесь друг на друга? Память не сотрёшь ластиком…
Наш разговор прервал вернувшийся Толик.
– Ну что, Надя, по домам? Надо успеть на теплоход. Проводим до Капы вместе с Лёхой.
Он развернулся ко мне:
– Можно пошептаться с тобой?
– Если про Алексея, то не надо. Я не нуждаюсь в дипломатах.
– И всё-таки пару слов. Обещал, что передам их тебе.
– Ну, пойдём на кухню, если пара слов, – я прихватила пустую бутылку, а Толику указала глазами на стаканы. – Заодно и порядок наведём.
Мы сели за стол.
– Он просит встретиться, обещает не приставать с чувствами. Хочет выяснить один важный принципиальный для него вопрос. Без ответа на него не успокоится.
– Хорошо! Если хочет успокоиться, я согласна. Пойду с вами и останусь на ночь у Капы.
Мы вышли из подъезда. Алексей замер передо мной. Без зимней верхней одежды, в тонкой синей рубашке, в свете луны он выглядел бледным и похудевшим. Высоченный мальчишка с виноватыми глазами! Куда испарился из него тот герой-любовник, мартовский кот?
– Здравствуй, Лина! С днём рождения! – его голос, обычно шумный, звучал непривычно тихо и вкрадчиво, как будто слова слетали с губ, без участия голосовых связок, словно шорох осенних листьев под ногами…
Ох и хитрец! Даже голос и тот пустил в обольщение! Конечно, он же знает, что я темброзависимая! Я кивнула. Мы медленно пошли следом за Надей и Толиком.
– Я слушаю, Алексей!
– Мы ни разу не поговорили с того злополучного восьмого марта.
– В тот день я сказала тебе всё, что хотела сказать. И с тех пор ничего не изменилось.
– Изменилось. Я стал другим. И ты стала другой.
– И? В целом это ничего не меняет. Я жду принципиальный вопрос.
– Сначала прими мои извинения, – он широко шагнул двухметровыми ногами, развернулся лицом ко мне, преградил путь и попытался поймать мой взгляд, – я, идиот, был неправ. Впрочем, как всегда! Идиотом был в те последние минуты в клубе и ещё бо́льшим идиотом на следующее утро.