– Вы издеваетесь!
– Я? Нисколечко! Скорее всего, ты так ставишь вопрос, что, вольно или невольно, умаляешь величие жизни человека. Ты, величину подсудную лишь одному творцу, уничижаешь, ставя в один ряд с прочим зверьём, – бельмо отстранилось и задумчиво уставилось в небо.
Тут я испугался, что лишусь и последнего собеседника, необычного, неземного, инопланетного. Я пытался подыскать эпитеты, затем отбросил эту пустую затею.
– Нет, нет! Останься… Прошу тебя.
– Вот как… Кого ты просишь: бесплотный призрак, предмет твоего больного воображения или ты обращаешься к ничто? Я скроен из тысячи противоречий и стольких же невозможностей и случайностей. Чего ты ищешь во мне?
– Не знаю. Ты говорил о жизни…
– Может, лучше поговорим о смерти, а?..
Наверное, я был искренен и честен в образе. Бельмо снова залюбовалось мной.
– Несчастный, разве последний вздох для тебя не означает избавление от муки? Так смелее! Скажи: да – и свершится. Так да, или нет?
– Почему тебе так легко говорить об этом. А-а-а! Ведь это означает… конец всему! Понимаю! Ты и есть образ смерти!., тогда твоё нетерпение понятно. Что же, если я скажу… да!
Бельмо качнулось вперёд, явно проявляя интерес к моему скорчившемуся телу. Мне пришлось с поспешностью воскликнуть:
– Нет!.. Нет!!!Нет!!!
Сколько раз я повторился, не помню. С каждым «нет», в меня яростно впивались иглы и гарпуны и всё изощрённее они пытали…
… Я опомнился.
Ночь тысячеглазо и безразлично мерцала широким куполом. Оказывается, в припадке я скатился на пол и распластался, широко раскинув руки в стороны. Что было в том жесте, спасение земного бытия от неминуемого зла или попытка прикрыть жизнь собственным телом? Не знаю. Как бы там ни было, я был ещё жив! Боль напоминала о себе так же, как далёкий гром и зарницы за горами. О жизни напомнил и приступ тошноты. Солёный и мерзкий. Меня передёрнуло, но не стошнило.
– Вот твоя жизнь! Пользуйся, пока.
Обессиленный нескончаемой пыткой, неловко размазывая кровь из носа и рта, я перевернулся и попытался сесть.
Я на корабле?!
Мимо проплывали окна, распахнутые настежь двери на балкон, ажурные перила, снова окна, и снова двери, и всё те же перила. По-моему, я плыл по Млечному Пути, и моим шкипером был всё тот же ужасный сумрачно-дымчатый образ, с мутным бельмом вместо головы, похожий на исполинскую тучу. Он обернулся. Улыбнулся. Или мне так показалось. Что-то ехидное было в том бельме. Скорее, равнодушное.