– Ах, – донеслось со стороны окна.
Тихий вздох, полный печали и тоски. Волосы на голове охотника встали дыбом. Правая рука скользнула вниз и вцепилась в рукоятку кинжала на поясе.
– Зачем? – донесся до него все тот же тоскливый шепот.
– Что? – с трудом пролепетал он в ответ.
– Зачем хвататься за нож…
Голос продолжал оставаться печальным. Настолько, что готов был вывернуть душу наизнанку. Охотник ощутил, как дрожат пальцы на рукоятке.
– Я…
– Разве я сделала нечто плохое?
– Сделала?
Его будто окатило холодной водой. До сих пор он не придавал голосу неизвестного значения. Слишком оказался шокирован. Но теперь… теперь что-то шевельнулось в уголках его разума. Что-то, заставившее выступить липкий пот на лбу. Несмотря на мороз, продолжавший стоять на кухне. Он не хотел признаваться самому себе. Но Шанкар узнал этот голос…
– Я сделала нечто плохое? – вновь прозвучал тот же вопрос. Таким же тоном, полным печали и тоски.
Охотнику словно нож в сердце воткнули. Он облизал пересохшие губы.
– Нет, – с трудом выдавил Шанкар, – нет… никогда.
Фигура снова качнулась. Он увидел движение косы. Длинной, по пояс, и цветом воронова крыла.
– Мне холодно, – тоскливо молвила она, – здесь так холодно и темно.
– Нилам… – вместо собственного голоса, охотник услышал едва разборчивый сип.
– Почему ты ушел?
– Что?
– Почему… ты… ушел?
– Ты… – тело прошиб озноб, язык с трудом ворочался, мысли спутались, сердце разрывалось на куски, – тебя нет… больше.
– Ах… – протяжный стон, – но я здесь. Мне холодно… Шанкар.
Охотник закрыл глаза и невольно прислушался. Снаружи донеслось уханье совы. Крикнула ночная птица.
«Его нет здесь. Его нет здесь. При нем птицы не поют. Но… Богиня-мать, неужели я просто схожу с ума? Неужели…».
Он поднял веки.
Нилам продолжала стоять у окна. Серебристый свет очерчивал ее фигуру во мраке. Такую знакомую и желанную… но то не могло быть правдой. Ее нет… ее нет же!
– Шанкар…
– Да? – просипел он.
– Я согласна…
Охотник шумно выдохнул. Большой клубок пара вырвался изо рта и плавно переместился по воздуху в сторону Нилам. На глазах выступили слезы. Теперь в груди щемило так, будто в нее не просто всадили нож, но и безжалостно поворачивали.
– Я… – слова с трудом давались ему, – я сказал тебе тогда… в Мохенджо-Даро. Помнишь? – Нилам не шевельнулась. – Я не могу.