Ключи и замки - страница 17

Шрифт
Интервал


Я не нарочно подслушивала, но дети часто забираются туда, где никто не предполагает их искать и видят и слышат то, что совсем не предназначено для их ушей.

– Мама, я не хочу, чтобы Ли снова подвергали этим болезненным процедурам. Ты же видишь, мне не помогает. Не в этот раз, – негромко сказала моя мама своим мягким голосом, от которого у меня всегда всё согревалось внутри. Так было только ещё от голоса Славы, но он мой брат, так я считала до этой минуты.

– Мне плевать на Ли, она мне никто, не моя кровь, навязанный приёмыш. Ты моя дочь, а она всего лишь искусственно сделанная кукла. И если есть хоть малейший шанс на то, что ты выздоровеешь… Хоть один из нескольких миллионов. Я воспользуюсь им.

Мама, которая, оказывается, вовсе не была мне мамой, начала было горячо спорить, но бабушка, а теперь, оказывается, совсем и не бабушка, рассердилась и велела ей прекратить «нюни».

А я, не в силах сдержаться, тут же бросилась к моему брату Всеславу, которого только мне было позволено называть Славой, и, рыдая, рассказала о том, что услышала.

Слава сначала просто молча обнимал меня, растеряно и неловко, очевидно, ничего не понимая из моих бессвязных речей, перемешанных с рыданиями, а после, дождавшись, пока я отплачусь, и станет тихо, сказал вполне удовлетворённо:

– Ну и вот хорошо. Значит, будешь моей невестой, а то на ком мне жениться? – и сцепил свои пальцы, обнимая меня, будто закрыл в замок.

От его слов, наполненных такой уверенностью и спокойствием, и я сразу почувствовала себя тоже спокойной и умиротворенной даже. Мама и Слава были моими самыми близкими людьми. Даже сначала Слава, а потом мама и папа. И если после того, что мы узнали, он не стал считать меня чужой и лишней, то мне нечего бояться и переживать. Я выдохнула, переставая плакать и обняла его тоже. Слава прижался щекой к моей голове, выдыхая.

Но испытания на этом, оказывается, только начались. Боли в этот раз оказалось намного больше, терпеть пришлось и не плакать, потому что дядя Афанасий очень огорчался из-за этого. А маме притом лучше не становилось. По ночам Слава приходил ко мне в спальню, и мы сидели, прижавшись плечо к плечу, прижав спины к тёплому боку печи, и разговаривали тихо-тихо, не позволяя друг другу плакать, потому что оба чувствовали, что наша мама умирает, и мы ничего не можем изменить в этом. Слава не спрашивал, что там делают со мной в клинике дяди Афанасия, но, когда его не пустили ко мне, сказав, что я больна, устроил целое побоище у двери, но вошёл. У него было такое напуганное лицо при этом, что я собрала все силы, чтобы не показать ему, как мне плохо. Он и так страдал из-за мамы, и пугать его тем, что я тоже больна, я не хотела. Поэтому я слезла с постели и мы с ним сидели на полу, листая красивые старинные книжки с удивительными картинками. Мне было так больно, что застилало ум от этой боли, а может быть, от лихорадки, которая к ночи стала очень сильной, но я не показывала и виду, чувствуя его обеспокоенные взгляды…