Я аккуратно ковыляю по обледеневшей дороге, не думаю почти ни о чём и внимательно слушаю. Хорошо освещённые, персикового цвета сугробы сменяются чёрно-оранжевой палитрой двора. Угол сливается с чёрной дырой наверху, и я иду туда, потому что это мой путь домой.
Темнота двора поглотила меня, и была она настолько убедительна, что о хорошо освещённом перекрёстке думать было сложно, а ещё сложнее его представить, настолько тяжело воспринимать и верить во что-то кроме оранжевой Смерти.
Идеальная поверхность волн снега искрилась под фонарями, не тронутая до наступления утра детскими ногами и руками.
Слышу, где-то в другой части двора по снегу захрустела машина. Это было достаточно тихо, да и из-за света фар, хорошо выделяющегося, я могла быстро понять, где она находится. Но напряжение возросло, когда я услышала нерусские мужские голоса, которые со временем приняли угрожающую интонацию. Машина заскрипела резко и громко, и буквально через пару секунд я услышала выстрелы. У меня заколотилось сердце. Видимо, случайно всё это месиво двинулось в мою сторону… свидетелей не потерпят. Я снова слышу выстрелы, слышу эти нерусские выкрики, ухом проносящиеся по зимней тишине. Я чувствую свой пульс абсолютно всем телом и быстро бегу прямо через середину двора, где сплошные сугробы. Я, дура в чёрной куртке, слишком лёгкая добыча для ночных охотников… всё происходит мгновенно – вот я теряю один ботинок, голая нога в тонком носке проваливается в сугроб, я почти бегу на четвереньках, шапка сползла на лоб, я почти ничего не вижу и не слышу… ещё один выстрел. И рыжий фонарь освещает замершее в снегу тело.
Помню ещё туманные отрывки – совсем тесные дворы, буквально подворотни, фонарей в которых нет, рыжий свет еле доходит из соседнего двора. Для передвижения это место не предназначено – сугробы здесь такие, что доходят до самых окон. Видимо, кто-то всё-таки расчищал это место, потому что по бокам у домов сугробы резко возвышаются, а под окнами и вовсе резкие короткие спуски, слившиеся с обледеневшим подоконником, словно весь этот снег долго и аккуратно сыпался прямо из окна. А за окном – глубокая чернота, не видно даже занавесок, не видно и чего-то, что могло быть прибито изнутри, чтобы снаружи никто ничего не видел. Я безнадёжно пыталась взобраться на эти горки, заглядывая в окна, но у меня ничего не получается. Вокруг ни души, только глубокий, холодный зимний гул продувает насквозь.