Сколько их вошло в тот дом?
Двое. Мы видели двоих. Иногда приходил только один. Но тогда их было двое.
Оба погибли?
Да. Но выйти мы не могли. Должны были досидеть до ночи и ночью вернуться.
Оружие у них забрали?
Да, два парабеллума.
А что дальше происходило?
Я больше в таких засадах не сидела. А Мейлах еще раз пошел, и его обнаружили… Он пришел к нам раненый, приполз… Пластом… Мы тогда были на Милой, 18. Как на Милую, 29, нашли, мы перешли на Милую, 18, туда, где позднее погиб Мордехай [Анелевич]. Потом Марек [Эдельман] забрал нас к себе на Францишканскую, 30.
Когда вы перебрались с Милой, 18, на Францишканскую, 30?
А я что, помню? Уже в мае, но какого мая? Знаю, что 10 мая выбралась из канализации в лес.
Но еще до десятого. Эти «двойки»…
Я бы хотела немного рассказать об этом парне, о Майлохе [Перельмане]. Когда мы пришли в бункер на Милой, 18, увидели среди руин Майлоха. Сам дом на Милой сожгли еще в 1939-м, а бункер находился под сожженным домом, в подвале. Это был польский подвал, где обычно уголь держали. Майлох лежал там, его спрятали в ворохе перьев. Ждал аж до ночи. Его ранили в живот. Другого парня, кто с ним был, убили. У Майлоха был с собой револьвер, а револьвер убитого приятеля он спрятал. Рассказал нам, в каком доме. Открыл печную заслонку и сунул в печь. Просил, чтобы мы туда пошли и револьвер забрали. Он знал, как много значит для нас оружие. Мы тогда говорили Мордехаю [Анелевичу], что хотим перенести Майлоха в бункер, но Мордехай ответил: «Майлох не выдержит». Входы в бункер были очень узкие. Надо было протискиваться, это удавалось только молодым. Мордехай сказал: «Он застрянет в проходе». А я стояла над Майлохом и очень просила Мордехая разрешить, чтобы я Майлоха втащила. Говорила, что ребята из моей группы помогут и я очень, очень прошу этого парня в бункер забрать. А Мордехай на это: «Лучше, чтобы тут умер, тут ему умирать будет легче». Майлох просил ему револьвер оставить, чтобы, когда он… Мы тоже знали: пришла очередь этого дома, на Милой, 18. Другой флигель выходил на Мурановскую. Его пока не тронули, но мы ведь знали: не сегодня-завтра они доберутся, придут, сожгут дотла… Поэтому мы умоляли Мордехая, чтобы разрешил, иначе Майлох живьем сгорит… Майлох тоже об этом знал. Просил: «Оставьте мне револьвер, не хочу сгореть заживо». Помню, нужно было поднять его на этаж. Два парня понесли. Это сейчас кажется, будто поднять на этаж – пустяковое дело. А там лестница разрушена, по ней не поднимешься, поэтому, как бы сказать, это был хороший тайник, немцы не могли туда добраться. Но нам дали приказ – забрать у Майлоха револьвер, потому что оружие на вес золота. На этаже, в том же тайнике, были какие-то люди. Они выжили и позднее рассказывали, какой невыносимый крик там стоял. Он горел живьем, он сгорел заживо… Помню, принесла ему чай, бинты, воду приготовила… А Майлоха уже не было. Да. Но что поделаешь, Мордехай распорядился: «Его в бункер не брать, а револьвер отнять». Я понимаю, он знал: револьвером с парой пуль можно положить еще нескольких немцев. Тут я хотела бы подчеркнуть: мы шли на борьбу, но никто не надеялся остаться в живых. Нас объединял только один лозунг: месть – спасти еврейскую честь, честь еврейского народа. С этим лозунгом мы и шли на борьбу. Все знали: нас ждет гибель. Мы выступили против регулярной армии, перед которой дрожал весь мир. В том, что погибнем, никто из нас не сомневался.