Был мир отверженных и обречённых,
Покорности, при зверствах, – беспредел,
И мёртвых дней, как будто ночи, чёрных,
И гибель на арене – ваш удел.
А вы!..
Каких три года жизни и борьбы,
Спартак,
вы вырвали из цепких рук судьбы!
И путь лежал —
сплошных сражений.
И не было ни разу поражений.
Да, вырвали
глоток свободы в три великих года
И для себя,
для армии стотысячной своей,
Закон «делить всё поровну» выковывал породу,
И бились до последнего —
раб, воин и плебей.
20 ноября 2004 г.
Один средь всех
Герой! Аристократ! Как хулиганистый мальчишка
Ведёте вы себя на Петропавловском плацу.
То гнева иль презренья к приговору была вспышка?
А позже вы – один – пришли к терновому венцу.
Стоите «баловнем судьбы» – своих вершин и бездны.
Её пройдете как никто – несломленным борцом.
Мой Лунин! Тут слова, пожалуй, просто неуместны:
Я чувствую – над Акатуем дышит ночь концом…
Титаны духа и свободы!
Как редко вас Земля рождает!
Как редко присылает Бог!
И что нас, нищих, ожидает
Среди безумия дорог?!
Как маяки, как светочи сквозь мрачные столетья
Сияете нам по сей день, никчёмным и слепым.
И буду, преклоняясь, вами восхищаться впредь я,
Пока, по благодати Божьей, сердцу быть живым.
20 ноября 2002 г.
Жизнь
Ох, жизнь, ну жёсткая ты дама:
Почти всегда – одно лишь «нет»,
А «да» – как проблеск средь тумана,
Что редко превратится в свет.
Без любопытства наблюдаю
И за собой, и за тобой,
Всегда забрало поднимаю,
Идя обрывистой тропой.
Жизнь! Не пора ль смягчить свой норов?
(Устав, я вряд ли изменюсь.)
Ведь остроты нет прошлых споров,
И за добро я поклонюсь.
А может – это курс ученья,
Тот, персональный, для меня,
Чтоб зорким стало моё зренье
Во мраке ночи и средь дня
И чтоб душе, в её исканьях,
Самой сплести спасенья нить?
Прекрасно было всё в преданьях,
Но нам не в сказках пришлось жить.
Что ж, жизнь, премудрая ты дама,
Любви твоей я не прошу:
Отыграна давно мной драма,
Чью тайну я тебе прощу.
По-прежнему в строках романа
Идти нам вместе, видит Бог.
А «да» – не проблеск средь тумана,
А благодать среди дорог.
20 ноября 2002 г.
Предчувствие
На заре на утренней, на алой,
Что рассеет сизый и густой туман,
Ох, упьюсь красою величавой
И росой алмазной смою злой дурман.
И, как в старину не раз бывало,
Вновь развею смело всякой скверны дух,
Стану стражем я у перевала,
Защищаясь от завистливых подруг.
И, переболев доверчивостью,