Опять ткнул пальцем в гармониста. Тот не успел увернуться. Слёзы брызнули из глаз. Бессердечный Миша налил полный стакан водки и протянул его гармонисту.
– Пей!
Перепуганный Полузверский выпил. Миша сразу же налил ему второй стакан.
– А закусить? – просительно промямлил гармонист.
– Обойдёшься! – был ему ответ.
Миша сейчас смотрелся учёным-естествоиспытателем, ставящим самый важный научный эксперимент в своей жизни.
Когда Полузверский выпил и второй стакан, Миша тотчас налил ему ещё.
– Что вы делаете! – всполошился Антон Николаевич, вспомнивший, наконец, что он как-никак чиновник и лицо ответственное, и если что случится на подведомственной ему территории – ему же потом и отвечать.
– Я знаю, что я делаю! – пробормотал в ответ Миша, который и сам до сих пор оставался в крайне нетрезвом состоянии.
Влив в бедного гармониста целую поллитровку, Миша взял тайм-аут. Пока алкоголь делал своё дело, Каратаев подступился к Антону Николаевичу.
– А что? – спрашивал он. – Есть ли ещё в вашем районе какие интересные люди? Тракториста, шахматиста и гармониста мы уже посмотрели. Может, ещё кто-то представляет интерес для столичных журналистов?
При этом в его глазах была такая испепеляющая ирония, что хотелось закрыть глаза, уйти за угол дома и там спрятаться, только чтобы не видеть этого взгляда.
– А как же! – пробормотал Антон Николаевич. – Вот журналист и есть как раз. Селькор.
– Какой такой селькор?
– Сельский корреспондент, – расшифровал Антон Николаевич. – Заметки в районную газету пишет. Очень это у него хорошо получается. Каждый номер с его материалом прямо с руками отрывают.
– Так-так! – нехорошо улыбался Миша. – Журналист! Интересненько было бы взглянуть!
В его голосе звучали уже неприкрытая издёвка и торжествующие нотки человека, сумевшего поставить на место зарвавшихся аборигенов. Потому что гармонист Полузверский, он же комбайнёр Волобуев, он же шахматист Шмудяков, уже дошёл до требуемой кондиции и лыка не вязал. Он пьяно улыбался, лез ко всем целоваться и почти не держался на ногах. До достижения стадии полной неподвижности, в просторечии определяемой русским словом «дрова», ему оставалось каких-нибудь десять или пятнадцать минут, не больше. Миша уже видел, что напрочь выключил из игры этого хамелеона, и это обстоятельство наполняло его душу торжеством.