Между тем это была молодая женщина баснословной красоты, причем красоты весьма необычной (как показалось Рэйчел), лет не более тридцати, что говорило о том, что она в очень юном возрасте произвела на свет своего сына, сделавшегося страстным ценителем индийской кухни.
Заметив, что Рэйчел оцепенело смотрит на лицо ее сына, по которому в этот момент полз красный луч, добираясь до его отстраненного глаза, молодая дама обратилась к Рэйчел, пользуясь тем, что затылок ребенка склонялся над едой, и она могла вести разговор над его головой.
– Вам не кажется, что эти лучи могут принести вред зрению? Искусство иногда бывает опасно для здоровья, особенно если речь идет о не вполне взрослом организме.
– Думаю, не больше вреда, чем на обычной дискотеке, – ответила Рэйчел неуверенно.
– Меня зовут Ванна Совецкая, – представилась дама, одарив Рэйчел обворожительной улыбкой. – А это мой сын Тедди. Как же так получается, Мо, – обратилась она через стол к Сэгаму, как к старому приятелю, – выходит, ты скрывал от нас очаровательную подружку?
– Скрывал-скрывал, а потом взял и показал, – сказал Сэгам, ощерившись.
– А по-моему, это не подружка, а прекрасная пагода, где живут ласточки! – заявил китаец и метнул в Рэйчел еще одну бумажную ласточку, состроив при этом гротескную похотливую гримасу. Его ужимки намекали на то, что он – простодушный монах из монастыря Шаолинь, пьянствующий в горной харчевне в ожидании того мига, когда враги нагрянут в харчевню, и тогда он сможет проявить чудеса боевого искусства.
Но Рэйчел не могла оторвать взгляд от рук обжорливого мальчика – обычных детских рук, тонкопалых и бледных, но орудующих ножом, вилкой или ложкой с какой-то удивительной быстрой плавностью, с удивительной отточенностью, не вязавшейся с небрежной угловатостью подростка. Рэйчел не могла отделаться от ощущения, что она видит эти руки сквозь стекло, сквозь тонкое зеленоватое стекло, но ведь не было там никакого стекла, кроме разве что бокалов со сладким и соленым ласси, которые Тедди то и дело осушал. Ванна Совецкая тем временем затеяла с Рэйчел необязательную беседу, но Рэйчел с трудом осознавала смысл ее слов и отвечала почти наобум – слишком гипнотизирующе действовал на нее малолетний гурман, хотя он не смотрел на нее, но нечто необъяснимое и незримое источалось его щуплым плечом. Впрочем, и Ванна не была чужда тому необъяснимому и незримому, что заставляло Рэйчел цепенеть. Трудно сказать, почему так случилось, но Рэйчел ощутила нечто вроде влюбленности в длинное лицо этой дамы, в ее удивительные глаза, огромные и лучезарные, в ее овальные бледные губы, выговаривающие английские слова лениво и вопросительно, причем слышался франко-американский акцент – так, наверное, изъяснялся бы Эркюль Пуаро, переселись он из своей родной Бельгии не в Лондон, а, скажем, в Филадельфию.