Владим Владимыч,
Разрешите представиться –
Фатьянов.
Вы меня, конечно, вряд ли помните:
Я мальчишкой бегал слушать вас.
На дворе апрель.
Как душно в этой комнате!
А за окнами –
просторная Москва.
Мы давайте все устроим иначе.
Выйдем
в пляску бешеных ветров.
Это дом?
Да нет, Владим Владимыч,
Это называется
метро.
Что ж… войдем,
я покажу охотно вам.
Под землей у нас светло, как днем.
Мы доедем с вами до Охотного,
А потом по улицам пройдем.
Все здесь
нашими руками леплено,
Заграниц не брали мы внаем.
Что сказали вы?
Великолепно?
Да, Владим Владимыч,
сознаем.
Вам при жизни видеть бы вот это.
Трудно мне за вами поспевать.
Узнаю в вас гражданина
и поэта.
Правда, хочется кричать
и воспевать?!
И сказать, немного успокоясь:
– Нет планеты лучше из планет,
Что планета?
Вот подходит поезд,
Даже поезда
на свете лучше нет!
Штурмовали землю мы ночами,
Плавуны не победили нас.
Почему вы вдруг,
Владим Владимыч,
замолчали?
Жить хотите?
Понимаю вас.
Ваша смерть
до боли ощутима
В миллионах
любящих сердец.
Вы б сказали смерти нам причину,
Мы б причину к стенке
И… конец!
Мы б за вас
в огонь пошли бы,
в воду
И у смерти вырвали б тогда.
И в апреле
над тридцатым годом
Не склонились бы знаменами года…
Ну…
Теперь поднимемся на площадь,
Жизнь гудит,
во все моторы мчит.
Что вы сделали…
Смотрите, как полощет
Ветер
С траурной каемкой
Кумачи.
Ну, оставим,
Упрекать не буду,
Вы себе открыли в вечность дверь.
Только
двести миллионов
не забудут
Глупую
бездарнейшую
смерть.
Вот теперь сюда смотрите в оба,
Помните,
глухой Охотный ряд.
Нет его!
Красавцы небоскребы
На ушко с луною говорят.
Люди взгляд
куда только ни кинут –
Света
и простора водоем.
Алексей Максимыч тоже нас покинул.
Мы Тверскую
Горьковской зовем.