Остался холод за стеклом
Росистою испариной вспотевшим,
Автобус налился теплом
И шумом разговоров загустевших.
Гудел мотор, огни и мрак
В пустую даль куда-то уносились
В хаосе я как форменный дурак
Не мог понять чего-то и осилить.
Сквозь гул, шипенье, разговор
Чуть сзади слышал голос женский,
Я напрягал свой слух как вор,
Но сквозь грохот и движенье
Не мог понять её я слов,
Как будто никогда не знал по-русски.
От них мне в душу веяло теплом
Степной щемящей болью грусти,
Степной изорванной тоской
О безвозвратном и тревожном,
О поле, ставшем далеко,
Что и дойти мне невозможно.
Я слушал этот голос как во сне,
Как песню в том далёком поле,
И вот я понял наконец:
Та женщина мою рассказывала повесть…
Юность, юность моя заревая,
В синь махнувшая птичьим крылом.
Что там в небе тебя согревает,
Что там видишь ты зорким орлом?
Ты не видишь путей отведённых,
Что с тобой мы ещё не прошли,
И блужданий ещё не пройдённых,
И решений, что мы не нашли?!
Моё синее, синее поле,
Степь и скрипы тележных колёс
Мне досталось навеки запомнить
Аж до боли в душе, аж до слёз.
Лошадиная резвость, игривость
В табуне молодых жеребят
То с хвостом, то с запутанной гривой
Заменяли мне игры ребят.
Поцелуй-чмок в шершавые губы,
В губы съевшие степи кобыл
Были так мне нежны и доступны,
Как дорогам цок-цоки копыт.
Я целую от всех вором ныне
Как девчонок в засос лошадей,
Потому что мой край ворониный
Расцелован был ими везде.
Лошадиное синее поле,
Скрип дороги тележных колёс
Мне навеки досталось запомнить
Аж до боли в душе, аж до слёз.
Степь морщинится, старится в осень
И её покидает уже, кто озяб.
Греет землю там бедную озимь
Да вздыблённая чёрная зябь.
Одинокие скирды по полю
Засутулившись смотрят в рассвет,
Словно видят там с робкою болью
Не пробившийся утренний свет.
Там рассветное счастье печалит
Запоздалых плугов борозда.
Там орлы о столетьях мечтают,
На столбах натянув провода.
Там о пахаре думает пахоть,
Снегом белым слегка порошась,
Дымом, жизнью по-прежнему пахнет
Лишь в землянках у старых кошар.
Полевой ворониный уют,
Голубые рассветные дали
В моё детство и юность мою
Беспощадно тоскливо срыдали.