Мы двигались всё дальше по вагонам, я старался уличить моего проводника в каком-то особом действии или жесте, которые послужили бы тайным знаком или сигналом общества. Однако все его движения, по-видимому, отшлифовывались десятилетиями практики – они были полностью лишены любой избыточности. Он открывал саквояж, доставал и демонстрировал ткани, обращаясь с ними так ловко, словно повар с картошкой. Поэтому удивляться чему-то необычному в его действиях мне не приходилось. Зато меня поразило, как много людей проявляло искренний интерес к его товарам. Конечно, пожилые дамы и женщины с детьми, например, были его целевой аудиторией, и их внимание вполне поддавалось объяснению: они даже могли затеять между собой спор о качествах той или иной ткани, но мой проводник всегда умело прерывал их дебаты, примиряя обе стороны каким- нибудь тривиальным компромиссом. Однако, когда мы зашли в вагон, пассажиры которого почти полностью состояли из солдат и сопровождающих их офицеров, я решил, что здесь нам и задерживаться не стоит. Но коммивояжёр принялся за дело: раскрыл саквояж и вновь извлёк образцы тканей, и понёс их по вагону, словно подношения правителям древности. И солдаты обратили на него внимание, начали расспрашивать про товар. Коммивояжёр отвечал им так же подробно и содержательно, хотя должен был понимать, что дело здесь не выгорит. Но солдаты заинтересовались, слушали его очень внимательно, и почти каждому было что добавить.
– Моя жена портниха, – говорил один из них, – пишет, что в наших краях уже не достать порядочной ткани.
– Это всё война, – отвечал другой, – в войну всё грубеет, и люди начинают носить одежду из грубых материалов.
– И сами люди становятся грубее, – соглашался третий. – Я вот пробую потрогать этот атлас, стараюсь ощутить его мягкую фактуру, глазами вижу, что он нежный и должен быть приятен на ощупь, а чувствую только трещины на своих пальцах. Но материал этот всё равно хорош. Обшей им хоть гроб изнутри, даже мертвецу будет приятнее лежать.
– Если материал хороший – он хорош во всём, – заключал старшина, – не линяет и остаётся крепким очень долго. На свою форму, конечно, грех жаловаться, но та, что давали раньше, требовала меньшей починки.
Коммивояжёр со всеми соглашался, давал обстоятельные пояснения и медленно шёл дальше. В конце вагона располагались офицеры. Один их них достал из кармана платок и протянул коммивояжёру со словами: