– Вон оно что, понятно.
– Эти самые катакомбы везде, под всей Одессой, и тянутся на тыщу вёрст, – Шкет подбросил в огонь обломок доски.
– Иди ты!
– Век воли не видать, – конопатый щелкнул по зубам ногтем и прислушался. – Не иначе наши идут, щас будем шамать.
Издалека послышались шарканье и смех, донеслись звуки песни:
С ростовского кичмана бежали два уркана,
Бежали два уркана да домой,
Лишь только уступили в одесскую малину,
Как поразило одного грозой!..
Затем из темного проема появилась группа оборванных мальчишек, и кто-то закричал:
– О! Шкет уже на месте!
При виде незнакомца все замолчали, а самый рослый, передав соседу газетный сверток, подошел к нему:
– Ты хто такой?
– Он, Марко, хочет определиться к нам на постой, – поднялся Шкет на ноги.
– На постой говоришь? – недобро ухмыльнулся. – А чем будешь платить?
По виду он выглядел лет на пятнадцать, с большими выпуклыми глазами и шапкой курчавых волос.
– У меня ничего нету, хлопцы, – тоже встал Пашка.
– А это? – кивнул курчавый на кожушок.
– Грубой[17] клифт, – поцокал языком второй, в драном морском бушлате.
– А ну снимай! – схватил Марко Пашку за воротник.
В тот же момент тот уцепил его руками за запястье и, вывернув наружу, швырнул в угол.
– Ах, ты ж, сука, – прошипел Марко, вскочив на ноги, в руке блеснула финка.
Пашка отпрыгнул назад, вырвав из кармана браунинг:
– Брось, а то убью!
– Ладно, проехали, – Марко спрятал нож. – Убери пушку.
Остальные стояли, открыв рты.
– Считай, ты у нас живешь, – протянул руку Марко. Пашка пожал жесткую ладонь. Вскоре все сидели вокруг «стола», с удовольствием поедая украденные на Привозе пахнущую чесноком колбасу и ржаной каравай хлеба.
Компания, к которой примкнул Пашка, оказалась интернациональной. Самый старший, Марко, был из цыган, тринадцатилетний Циклоп (у него косил левый глаз) – еврей, а мелюзга, Шкет и Клоун, русские.
Они промышляли на Привозе, умыкая всё, что плохо лежит, и тырили по карманам. Заниматься этим Пашка категорически отказался, став искать в городе работу, но такой не имелось даже для взрослых. Заводы и фабрики стояли, народ бедствовал, шиковали только буржуи со спекулянтами да деникинские офицеры.
Вскоре пришлось продать кожушок с кубанкой, быть нахлебником у ребят Пашка не хотел, а потом и сапоги – стал ходить в обносках. По вечерам все возвращались из города в грот, делили еду, которую удавалось стырить беспризорникам, и пили из кружек морковный чай. А ещё развлекались, как могли, и вели разговоры.