Понимая, что бежать бесполезно, сорвал с плеча карабин и открыл стрельбу по налетавшим казакам, выбив одного из седла. Тут бы мальчишке и конец, но спас случай. Из-за недалекого увала[12] вымахнул полуэскадрон[13] красных. Донцы, развернув коней, унеслись обратно.
– Ты чей будешь, хлопец? – подъехал к вставшему на ноги парнишке загорелый командир в буденовке, бросив в ножны шашку.
– Связной из Второго ударного полка, – отряхнул тот от земли колени.
– Молодца, не испугался, а как зовут?
– Судоплатов Пашка.
Подскакал ещё один, ведя в поводу Ласточку. Та оказалось цела, лишь на крупе ссадина.
– Ну, живи долго, Пашка, – улыбнулся командир и отдал команду: – Полуэскадрон! Рысью марш-марш!
Дробно зацокали копыта.
Проводив взглядом исчезающих в лазоревой степи конников, Пашка забросил за спину карабин, подтянул подпругу на испуганно косящей глазом Ласточке, взобрался в седло, тронул лошадиные бока шенкелями[14] и иноходью направился к городу.
Николай слово сдержал, за это время он дважды навещал брата. В первый раз познакомился с Бубновым (оба понравились друг другу), а во второй завез Пашке подарок – короткий кожушок с выпушкой и кубанку.
– Скоро осень, а потом зима, не будешь мерзнуть, – потрепал по худому плечу.
Между тем обстановка на Южном фронте ухудшалась. После начавшегося в мае наступления армий Деникина[15] красные части отошли из Донской области, оставив Донбасс с Харьковым, а с тыла их теснила белоказачья конница Мамонтова и Шкуро. Когда последняя стала подходить к Никополю, дивизия с боями отошла в Кременчуг, а оттуда двинулась на Николаев.
Глава 2. Жемчужина у моря
У горизонта гремела канонада, моросил дождь, полк по осенней грязи отступал на Одессу. Бойцы в обхлестанных шинелях сапогами месили грязь, за ними понуро шла конница, вихлялись тачанки и катились трёх дюймовки в упряжках, позади скрипел обоз.
– Но! – нахлестывали ездовые тощих коней, те из последних сил натягивали постромки.
Под брезентом одной из санитарных повозок в числе других метался в тифу Пашка. Он захворал четыре дня назад, температура поднялась за сорок, губы обметало сыпью. Изредка у повозки возникал Иван, поил его из фляжки и снова уходил вперед, к связистам.
Хмурым утром вошли в город, сапоги, подковы и колеса загремели по булыжнику.
– Подтянись! – хрипло орали командиры, в ответ – звяк амуниции, хрип лошадей и тяжелое дыхание. Наконец где-то в центре раздалось желанное «Стой!», начали размещаться в брошенных казармах. В одной наскоро организовали лазарет, перетаскали туда раненых и тифозных. К вечеру Пашка очнулся на соломенном тюфяке, рядом стояли брат и Бубнов.