– Ах, вы остались одни и вас некому утешить?
– Да, но ты тому виной. И сейчас я искренен, как на исповеди… Ты молча слушаешь мою пылкую тираду, лишь перебивая меня маленькими колкостями… Говори всё что угодно, только будь со мной.
– Это невозможно. – Со вздохом Жюли развернула свое лицо к свету так, чтобы граф видел ее и понимал, что она решительно настроена и не шутит.
Он отстранился, оставшись на коленях перед нею.
– Почему?
– Я не люблю вас.
Граф молчал, пораженный той легкостью, с которой Жюли сказала эти слова, будто попросила стакан воды. Всё было решено в сердце графини де Леви. Всё было похоронено. Тем легче давались ей слова, которые, как кинжалы, она вонзала по одному в душу Луи Сен-Паля, не чувствуя его боли, не замечая, что их рукояти ранят и ее руки. Она не знала, что не было никакой его боли.
Луи поднялся. Он взял Жюли за плечи и внимательно вглядывался в ее глаза, будто пытаясь найти там что-то, чего графиня де Леви еще не сказала ему. Увидев, что всё было сказано, он решил взять паузу в этом проекте и заговорил с обидой в голосе:
– Хорошо, если я безразличен вам, я оставлю вас без промедления. Но помните, что ваша жестокость вернется вам стократ…
– Нет, это не моя жестокость – это ваша возвращается к своему хозяину, – с этими словами Жюли вырвалась из рук Луи и шагнула к стене с тайником.
Луи Сен-Паль, светский лев и бонвиван, любимец всех красоток Парижа, известный рантье, ловелас и сердцеед, стоял перед нею в темной комнате пораженный и униженный. Он был в смятении. Готовая поднять шум, Жюли наконец-то почувствовала свободу.
Вот какой, оказывается, она была: горькая, болезненная, отпускающая душу в свободный полет свобода.
Можно было лететь куда захочешь.
Можно было лететь…
И было так пусто.
– Сейчас я покину вас. Но даю вам слово, что не отступлю и буду искать способа доказать вам и свою любовь, и свою необходимость, и что вы пожалеете о том, что сейчас отвергли меня. – Взбешенный, Луи Сен-Паль вскочил на подоконник и обернулся: – И тогда уже вы будете передо мной на коленях!
– Первый счет будет предъявлен вам самому! – прокричала ему в ответ Жюли, но он уже выпрыгнул из окна, и еще долго можно было слышать удаляющийся стук копыт его коня, сначала по гравию, потом по мостовой.
Молодая графиня постояла немного у окна, опустив плечи и борясь с сожалением. Его грозный вид, его гнев не тронули ее души: что́ мог искалечить человек, уже ее растоптавший? Но ирония судьбы, так поздно назначившей ему те муки, которые еще недавно пережила она, давали молодой графине пищу для размышлений. Много пищи, слишком много.