– Гук – очень обидное для некоторых слово. – Прервал рассказ Пристора неприлично отъевшийся Мулярчик.
– Именно поэтому перед тем как его употребить, я вначале убедился, что среди здесь присутствующих ни одного гука нет. – Заверил пана Яцека Мацей. – Итак. Ветер качал облысевшие ветви деревьев, сквозь которые просвечивалось хмурое, затянутое облаками небо. Жухлая листва аппетитно хрустела под ногами…
– Постойте-ка. – Перебила рассказчика полногрудая пани Плужек. – Зачем вам понадобилось смотреть на хмурое небо сквозь облысевшие ветви деревьев? В вашем положении правильнее было бы тревожно озираться по сторонам, в любую секунду ожидая нападения.
– А я и ожидал его, но по большей части сверху. Очевидно же.
– Дело в том, что пани Плужек не очень знакома с тактикой ведения боя вьетнамских партизан. – Объяснил пан Яцек.
– Да причём здесь вьетнамские партизаны? – Простонала писательница, обхватив голову руками. – Это риторический вопрос, а потому умоляю – ничего не надо объяснять! Я всё равно вряд ли вас пойму.
– А я и не собирался. – Пожимая плечами, произнёс Пристор. – Отмечу только, что выживший всегда прав. Итак. Вдруг я заметил… – Рассказчик снова замолчал, уставившись немигающим взглядом куда-то в стену, чуть повыше голов слушателей.
– Что вы заметили? – Не удержавшись, спросил Качмарек, которого начали раздражать многочисленные паузы пана Мацея.
– Я заметил, что к Шаблинскому мне не очень хочется. В меня вселился дух охотника. Также я почувствовал, что, несмотря на лёгкое обмундирование, холодно мне не было, а даже наоборот. Я незаметно для себя превратился в машину для убийств, готовую отыграться за все годы унижения от Люцины, Ядвиги и Бозидара.
– Очень интересная мысль. – Заметила полногрудая пани Плужек.
– Вы считаете? – Спросил взбодрившийся Пристор.
– Я всегда думала, что движет взрослыми, неголодными мужчинами, рвущимися истреблять беззащитных зверушек?
– Пани Плужек, давайте обойдёмся без философии. – Предложил детектив. – Мы и так отвлекаемся чаще, чем нужно. Продолжайте, пан Мацей.
– Итак. Периодически я останавливался, чтобы прислушаться и втянуть ноздрями воздух. Зачем? Я упоминал уже, что тогда, в сарае, подозрительно пахло. Примерно так же пахнет от Шаблинского, потому что в целях экономии он моется только летом и только в реке. И меня осенило – тот посторонний запах мог принадлежать только Чубакке! Другими словами, у меня против него появился второй козырь! Первым, конечно же, было ружьё. Главное, думал я тогда, чтобы Шаблинскому, с его запахом, как у Чубакки, ничего не понадобилось сегодня в лесу.