Виктор побледнел. И без того чёрные глаза почернели настолько, что стали походить на два бездонных колодца. Длинные пальцы сжались в кулаки. Ли Гон, не младший и не старший, но теперь уже единственный, развернулся и вышел в ночь. Джон Хёк остался стоять у распахнутой двери.
– Не выпускать. Следить, чтобы не выходила, и никого к ней не впускать. Кормить буду сам, – донеслось от стремительно удаляющегося президента.
Начальник охраны поспешно закрыл дверь. Задвинул засов. Задумчиво посмотрел вслед скрывшемуся в темноте другу, затем на тяжёлую деревянную дверь, силясь понять, что же здесь произошло.
Утро застало Виктора взъерошенным и потерянным, сидящим на детской кроватке, когда-то принадлежавшей ему, в комнате, которая была его детской спальней.
Президент обнимал подушку и застывшими чёрными глазами, под которыми по прошествии бессонной ночи залегли тёмные круги, пялился в стену, оклеенную тёмно-зелёными обоями с медведями и деревянными паровозиками, на них нарисованными. Он не понимал, что, чёрт возьми, вообще произошло?
И ведь правда… Десятилетия ожидания, раздумий и уже почти нерушимой уверенности в том, что он освободит того, кого бы ни нашёл в этой комнате. Это по-детски чистое, искреннее, почти рыцарское желание, зародившееся в сердце маленького ребёнка, росло и крепло вместе с ним. И ощущалось непоколебимым и единственно правильным. Освободить пленника казалось естественным, как желать дышать ради того, чтобы жить. Но…
Но стоило открыть эту проклятую дверь и перешагнуть через порог, как мир словно перевернулся с ног на голову, меняя южный полюс на северный.
Хватило одного взгляда, короткого мгновения, за которым последовало моментальное узнавание, и он пропал. Всё это напускное, притянутое разумом благородство как ветром сдуло, оставив голую, какую-то звериную чудовищную жадность и страх потерять.
Это было не по-человечески – чувствовать такое относительно живого существа, живого человека. Но тогда она вдруг стала не более чем вещью, самой дорогой вещью. Просто теперь мужчина не мог позволить этой девушке быть человеком, существом, имеющим свои права на свободную жизнь.
Виктор вдруг осознал, что должен любой ценой оставить её у себя. Закрыть, запереть. Мужчину словно подменили. Внутренняя перемена была настолько разительной, что Виктор потерялся в отвращении к себе самому, неожиданно низкому и алчному, совершенно чужому. Но хуже всего было то, что она, девушка, Кирин, смотрела так, что сразу стало понятно, что она видит его насквозь, все его мысли… всё его перекорёженное жадностью нутро, и это совершенно не удивляет её, это так ей привычно, что не стоит ни секунды её внимания.