Перышек на тебе, к черту, совсем чуть, сказал дядька. Лет тебе сколько?
Восемнадцать, ответил Хэррогейт.
Восемнадцать.
Так точно, сэр.
И за проволоку ты только что, верно?
Кажись, да.
А это у тебя что?
Сюда меня подстрелили.
Дядька снова перевел взгляд с его щуплого тела на лицо. Подстрелили, э? уточнил он. Распылитель он передал в окно черному, и тот повесил его на стену за собой, а в окно толкнул Хэррогейту комплект полосок.
Хэррогейт развернул наряд и посмотрел на него. Рубашку придерживал зубами, пока встряхивал штаны и засовывал в них ноги.
А исподнего у тебя что, нету? спросил дядька.
Нету.
Дядька покачал головой. Хэррогейт стоял на одной ноге. Чуть попрыгал, чтоб не потерять равновесия.
Давай-давай, сказал дядька. Нет так нет.
Он оделся и теперь стоял босиком. Штаны спускались ему на стопы и на пол, а из рукавов фуфайки торчали только пальцы. Он взглянул на черного в окне.
Чего уставился, сказал черный. Их меньше не бывает.
Подверни рукава и штанины. Сойдет.
Хэррогейт закатал рукава на два оборота. Одежда была чистая и грубо шершавая на коже. А башмаки свои носить? спросил он.
Башмаки свои.
Мелкий заключенный протопал по полу и встал в свои башмаки, а потом протопал в них обратно к окну. Дядька печально взглянул на него и вручил одеяло. Пошли, сказал он.
Хэррогейт последовал за ним и поднялся по лестнице, шаркая ногами, прихрамывая. На верхней площадке они свернули в коридор мимо громадных зарешеченных клеток вроде той, из которой только что вышли. В конце коридора за столом сидел человек, читал журнал. Улыбнувшись, он встал и положил журнал на стол обложкой вниз.
Дядька перебирал ключи. Думаю, им бы надо было этого обратно кинуть, Эд, что скажешь?
Эд глянул на Хэррогейта и улыбнулся.
Дядька открыл железную дверь, и Хэррогейт вошел один. Бетонная комната, выкрашенная в горохово-зеленый. Он миновал умывальники, у каждого крана носик подвязан табачным кисетиком. Бледный зимний свет падал в окна из сварочного железа. Лязгнув, дверь за ним закрылась, и шаги охранника удалились по коридору.
Со своим одеялом он прошел по комнате мимо ряда железных коек блоками по четыре, все выкрашены зеленым, на некоторых мешки матрасов, на некоторых ничего, кроме переплетенных голых железных полос, служивших пружинами. Он двигался по проходу, поглядывая налево и направо. На шконках, мимо которых шел, без движения лежало несколько фигур. Он добрел до конца комнаты, встал на цыпочки и выглянул в окно. Пологие холмы. Голые зимние деревья. Он вернулся по проходу и подергал спящего за ногу. Эгей, сказал он.