Саттри нагнулся и отворотил лицо. У тебя там что? крикнул он, глаза полузакрыты от хохота.
Говорю, крыша у меня течет. Крыша теплушки.
Саттри покачал головой. Поднял голову и посмотрел на старика. Ну, сказал он. Если останется, принесу.
Старик выпрямился. Это с твоей стороны по-соседски, и я это приму как услугу, сказал он. Он вновь выволакивал из кармана часы.
Пора мне в город двигать, коли хочу в магазин успеть до закрытия.
Сколько времени, Папаша?
Четыре девятнадцать.
Что ж. Заходи еще, когда сможешь подольше задержаться.
Так и сделаю, ответил железнодорожник. И не забудь мне этого вара оставить, если у тебя заведется лишний.
Лады.
А я совсем уж думал, ты утоп, когда тебя на реке не видел.
Нет.
Ну.
Он смотрел, как старик уходит по парящим полям, деревянно ковыляя в своей робе. Дойдя до путей, он повернулся и поднял одну руку на прощанье. Саттри вздернул подбородок и вернулся к работе.
Проконопатив все днище ялика, он отставил вар в сторону, и перевернул ялик, и по грязи стащил его в реку. Взял конец, и прошел по кормовым мосткам плавучего дома, и принайтовил его к леерам. Взял весла оттуда, где те стояли, прислоненные к стене дома, и опустил их в ялик. Ссутулившись у поручней, смотрел, как высохший ил на дне ялика темнеет на стыках, где пайолы разбухнут от воды и сомкнутся. Пока стоял, на эстакаду моста ниже по реке выехал пятичасовой товарняк. По высокому пролету черной плетеной стали, как огромная многоножка, из дыхала в голове паровоза выкашливались мячи дыма, а вагоны цвета сажи громыхали следом и воздух за грохотом своей езды оставляли причудливо безмятежным.
Из реки за длинный шнур он выудил бутылку апельсиновой газировки и откупорил ее, и сел, закинув ноги на поручни и прохладно отхлебывая. На палубе плавучего дома выше по реке появилась черная женщина и смайнала за борт два забряцавших мешка мусора, после чего убралась внутрь. Саттри откинул голову на горячие доски и дальше смотрел, как течет река. Тень от моста уже начала укладываться в длину наискось и раскинувшись по всему верхнему течению, и голуби, взлетавшие в его бетонные основания, вызывали на воде перед ним очертания скатов, что поднимались на своих крыльях летучих мышей от дна кормиться в подползавших сумерках. Он закрыл глаза и снова их открыл. Ржанки напротив берега подергивались, словно птички на проволоке в тире. Там внизу труба трубила сгустками свернувшегося мыла и синеватых отходов. Сумерки густели. Над оловянным лицом реки в сторону города вновь исчезали стрижи. На тонких соколиных крыльях ныряли и кружили козодои, и мимо протрепетала летучая мышь, описала круг, вернулась.