ветер гудит, пробирающий до нутра.
Каждый прохожий, кутаясь в шарф, невольно
опасается, что я останусь
до утра.
Но изредка улыбаясь и мне
всё же.
Апрель окунает в явь,
оставляя сухими волосы на затылке,
тишина приручает нас гордо и тяжело,
необъятное небо сжимается
и тонет на дне бутылки,
за окном четверги и рассыпанный эпилог.
Говорить бы и чувствовать правильно, так, как надо,
чтобы утро рождалось вместо густой мглы.
Мне же великолепно случается только падать,
а потом только горечь и боли моей полынь.
Апрель окунает в явь,
но поэзии нет в нем, только одна зола там.
Города помещают тучи в один бокал.
Жизнь – пиджак, что не по размеру и весь залатан,
но мы верим в чудо… чудо и облака.
Солнце мерно рассортировано по палатам,
а в груди отчаянным морем поют века.
До сих пор отчаянным морем поют века…
Что слова так и хлещут носом (да все стихи),
И от боли они едва ли стают тихи,
Чуть бездарнее тех, что срываются у начала.
Я опять смолчала.
Обгорают, как дом дотла (но зола не в счет) —
Всё во мне. Я боюсь, что отчаянно так влечёт
Мою душу, одной веревочкой подвязав. А
Что с нами будет завтра?
Говорят, что взамен находят погорячей.
Даже каждая третья тает от тех речей,
Что ты даришь так сносно, выдержанно, многогранно.
Я – не та программа.
Ведь во мне переводов меньше, одни штрихи,
А по венам текут стихи, да и те плохи, —
Всё о море твоем, безжалостном как акула.
Я совсем утонула.
Время крутит нас, не останавливая до седин;
Только выбор и никаких тебе середин.
Многоликая бездна звезд вместо строк, между прочим.
…Я? Очень… Очень…
Вот он, мир, не вокруг, а внутри нас!
Шумит непокорным городом,
шинами на асфальте.
Когда-нибудь мы ему скажем: «Ну, всё, отстаньте!
Отдайте меня пустыне! Я – просто примус».
Но мы ещё не достигли черты той, разве