«Ну давай, сука, соображай!» – молю я колокол.
«Дум-дум», – отвечает он.
Мне чудятся тени и шорохи за спиной. Шорохи и поросячий визг.
– Хорошо. Хочешь валить – вали. Вилка, разряди игрушку.
– Но мастер! – шипит вслед.
«Дум-дум», – кровь капает с подбородка в уголь.
«Ск-кряб», – вздыхает скоба самострела.
– Вали, говорю!
Я неловок, будто сбитая птаха, но не обречен. Чьи злоключения оборвутся так быстро, а? Уж точно не мои. Моя песня еще не спета, ведь я только взялся выдумывать первые ноты. Только бы подняться, а дальше дело за малым…
«Дум-дум», – задают ритм виски. И этот ритм глушит все прочие звуки Прибехровья.
Зажимая прохудившийся живот, шатаясь на нетвердых ногах, я ковыляю в сторону проулка. Долго ли смогу бежать, если напрягусь? Не-а. Да и Цепь не успеет за мной… А ведь мне нужна фора. Если отзову Цепь прямо сейчас, гадючная девка раз – и шкрябнет стрелялкой. Два – и проделает во мне дополнительное отверстие… А дырок в Бруге и без нее теперь больше, чем хотелось бы.
И вот я уж почти у поворота. Ай, да что тут валяется?!
А, это я оставил. Труп оставил. Только не такой он какой-то…
Как рана моя: жженый и дымящийся. Поднять ногу, перешагнуть. Так, почти дошаркал…
Я уже вижу теплые отблески на шершавой стене. Приятно так мелькает свет – и даже боль на мгновение позабылась, уступила место голодному кручению в желудке. Но не могу я уйти просто так: не в моём это стиле.
И иногда стиль берет надо мной верх.
Неловко крутанувшись на пятках, тычу назад кулаком. Хоба – и кулак становится неприличным жестом.
– Надеюсь, не свидимся! – в башке стучит, а я давлюсь слюной, почти себя не слыша. – Идите вы все к…
Удар таков, будто в спину врезалась телега. Я кубарем качусь обратно в темень двора и пролетел бы еще дальше, не уткнись лицом в что-то липкое.
Нос и рот заполняет кислый смрад масла, исходящий от мертвеца. В горле встает ком, когда я понимаю, что руками уперся прямо в раскисшую, еще дымящуюся плоть.
– Пса крев…
Пытаюсь отдернуть ладонь, и вязкий лоскут кожи тянется вслед за ней.
Но вдруг нечеловеческая мощь отрывает меня от земли, и я чую душную вонь животного. Животного такого большого, что приближающиеся цеховики кажутся детьми. Я пытаюсь вырваться, но только барахтаюсь, как схваченный за надкрылья жук. Пальцы нащупывают нечто ороговевшее, бугристое; их колет жесткий волос. Хочу оглянуться, но замечаю бегущих цеховиков. Это те двое со странными именами: Лих и Вилка, – но какого черта? Какого черта не боятся?