Я сглатываю, вспомнив про счетчик, на который поставлена моя жизнь. Стальная удавка сразу как-то ощутимее стягивает мне горло, и я спешно поднимаюсь на ноги.
– И правда… – шнурую куртку до середины, и та согласно скрипит. – Пора бы Бругу размяться…
– Тогда за мной, новобранец!
…а когда Бруг разомнется, вы завизжите от восторга перед его мощью. Но от восторга – только вначале.
***
Я впервые увидел город при свете дня. Впрочем, Прибехровье так и осталось серым, безрадостным муравейником работяг. Запыленными легкими угольщика, что кашляли трубным чадом и отработанной сажей. Солнце, взобравшееся по склонам гор, не делало этот утлый райончик краше. Наоборот.
Здесь было несравненно чище, чем в каком-нибудь Стоцке, тонущем в помоях и уличных свалках, но нищая убогость улиц резала глаза. Веками не мытые, местами заколоченные окна даже не намекали на радушие жильцов. Ободранные фасады бараков пестрели кривыми надписями, либо похабными до примитива, либо состоявшими из символов, значения которых я не понимал.
Лих вел меня по узким, замызганным улочкам, которые бесконечно виляли и разветвлялись, так и норовя увести в слепые дворики. Из одних дворов тянуло куриным пометом и горелой снедью, из других – спиртом. Мой чуткий нюх радостно оживал, припоминая запахи давно забытой панацеи от любых невзгод… Но Лих предостерег ходить туда, особенно в потемках. Мол, самогоном, которым торговали прямо из окон первых этажей, впору только руки обтирать. Да и синие пропойцы, откисавшие во дворах сутки напролет, может, народ и хилый, но подлости им не занимать. Улыбнутся скромно, на стакан поклянчат. А отвернешься, так накинутся исподтишка, толпой да ножичком – и ищи себя по мусорным кучам.
А им бутылка за счет твоих карманов. Им – праздник.
Как только в конце переулка показался проспект, Лих резко отдернул меня. Я пошатнулся, отпрянул к пыльной стене – и мимо прогромыхало нечто несусветное. Запачканный копотью короб, тарахтя и плюясь дымом из трубок позади, чинно прошагал мимо. Отливающий свежей черной краской, большой, выше меня вдвое, он твердо перебирал четырьмя шарнирными лапами. Сочленения лап скрипели, когтистые подошвы поочередно втыкались в крупный щебень – как у наловчившегося жука-инвалида.
– Что за зверюга? – раскрыл я рот.
– Шагоход же, – усмехнулся Лих. – Как будто на западе таких нет?