Нике непонятно было вящее упорство Марго. Потому что и сама она, увидев ресторан, в котором родители, не заказав вовремя приличную забегаловку, вынуждены были заткнуть своих чад, Маргарита спросила:
– Это кафе или общественный туалет?
– Это пятизвездочный ресторан, – гордо ответила Вита, обнажая зубы.
Немного подумав и выждав время, пока подруги отсмеются, Марго тогда добавила:
– Скорее уж, пятирюмочный.
В том заведении отплясывал по ночам местный бомонд (именно с выражением Симоньян). На танцполе происходило нечто среднее между хореографией Дмитрия Анатольевича и пирушкой недорезанных буржуев из «Не может быть!». И все это обрамлялось хвостами общипанных павлинов, писком вышедших в тираж поп-групп и шашлыком из отборнейших жил.
– Нас посадили в школу ни за что, – пошутила Ника, чтобы перевести разговор. – Других хоть за дело, а нас просто так, потому что кто-то это тысячу лет назад придумал.
– Блин, ну почему Гриша ушел?! – спросила она со страдальческим видом уже в сыром подвале, служащим школьникам раздевалкой.
– Потому что он обокрал учительницу, – весомо ответила Марго.
– Без него Римма просто зверствует… – скуксилась Ника.
Вернувшись к мыслям о предстоящем аде, Ника начала обдумывать план мести Римме Эдуардовне, учительнице алгебры, геометрии, а по совместительству даже черчения. Та была ухоженной и импозантной дамой на непременных каблучищах. Решая задачи, она вслух советовалась с собой и вызывала неудержимые приступы хохота у класса. С приятным чувством завершенного дела сверяясь с ответом, Римма Эдуардовна супилась, остервенело стирала собственные каракули с доски и прорешивала пример заново, часто снова неверно. Наконец, прерывая эти мучения, ей помогал Кирилл – прирожденный математик, до того апатично сидевший на первой парте вместе с сестрой. Сестра наотрез отказывалась разговаривать с кем бы то ни было под предлогом проблем в семье и страха перед деспотичным отцом. Но ни у кого не возникало закономерных вопросов, почему девочка учится в обычном классе.
Гораздо лучше высшей, средней и даже низшей математики Римме давались сплетни и рассказы о своих многочисленных кошках. Поэтому прежде местная помесь Клинта Иствуда времен великой трилогии Леоне и непромытого то ли альтернативщика, то ли эмо Гриша пользовался этой ее слабостью. Он с наигранно бесхитростной изощренностью выводил Римму на исповеди о себе любимой. Правда, при всем нонконформизме Гриша так ни разу и не решился покрыть ногти черным лаком (не в Питере же жил!). Хотя не сложно было догадаться, как ему хотелось сделать косплей на какого-нибудь Честера Беннингтона. Но даже без этого хороши были сорок пять минут курения бамбука под аккомпанемент рассказов о том, как восхитительна была Римма в молодости. Поклонников у нее было больше, чем у Скарлетт О’Хары, а фигура лучше, чем у тонкокостной лани Алисы. А уж ее образованности позавидовала бы даже Эмили дю Шатле.