– А‑а, это ты, Року? – Дядя зашелся в кашле – видно, вдохнул дым из очага.
При виде отца Кандзабуро понял, что спасен, и, поклонившись, убежал на кухню. Дым из очага спиралью поднимался к закопченному потолку по свисавшему сверху длинному шесту с крюком, за который, когда возникала потребность в горячей воде, цепляли чайник. На этом самом месте при отце и теперь при его старшем сыне решались самые разные вопросы, улаживались распри и споры между жителями близлежащих деревень.
– Я был в Нунодзаве, видел господина Исиду. – Дядя снова закашлялся. – По поводу земель в Курокаве… Господин Исида сказал, что от замка ответа еще нет.
Не говоря ни слова, Самурай ломал сложенные возле очага сухие ветки. Их треск помогал ему сносить нытье дяди. Самурай молчал не потому, что ничего не чувствовал и ни о чем не думал. Просто этот пропахший землей человек не привык выставлять напоказ свои эмоции и терпеть не мог действовать против чьей-то воли. Но еще больше его удручали разговоры о прошлом, которое все никак не давало дяде покоя.
Одиннадцать лет назад князь построил новый замок с посадом и занялся распределением владений среди своих вассалов. Семье Самурая вместо земель в Курокаве, где она жила несколько поколений, выделили эту долину с тремя деревнями. Переселение на эти земли, куда более скудные, чем те, которыми семья владела прежде, укладывалось в план князя по развитию неосвоенных территорий, но у отца Самурая было свое объяснение причин, почему пришлось перебираться на новое место. После того как светлейший кампаку Хидэёси[4] подчинил себе князя, недовольные этим кланы, прежде всего Касаи и Одзаки, подняли мятеж, к которому присоединились несколько дальних родственников семьи Самурая. Мятежников разбили, отец дал им убежище и позволил скрыться, а князь это запомнил и, наверное, поэтому вместо Курокавы задвинул семью на неудобья. Так считал отец Самурая.
Ветки трещали в очаге, как будто жалуясь на несправедливую судьбу. Прямо как отец и дядя. Дверь кухни отодвинулась в сторону, и жена Самурая, Рику, поставила перед мужем и дядей саке и суп мисо[5] в посуде из высушенных листьев магнолии. По виду дяди и мужа, продолжавшего молча ломать ветки, она поняла, что и сегодня разговор идет все на ту же тему.
– Эй, Рику! – Дядя повернулся к ней. – Придется и дальше жить в этой замшелости.