Рядом с Денгелем пристроился маленький, жилистый, матово-черный парень, тот самый, что так язвительно припомнил Банджо его недавнюю беззаботную жизнь. Он и вообще держался злобно. Остальные пояснили, что он недавно из дурки и страшно доволен прозвищем Белочка, которым они его окрестили.
Все они пробавлялись на пляже, а с ними еще куча всякого народу – белые, мулаты, черные. Финны, поляки, итальянцы, славяне, мальтийцы, индийцы, всевозможные негры – африканские негры, негры из Вест-Индии, – которых выслали из Америки за нарушения миграционного законодательства и которым боязно или стыдно было возвращаться в родные края; всех их прибило в великий марсельский порт – клянчить еду, выпивку, работу, существовать от сих до сих, где-нибудь и как-нибудь, между товарным вагоном и грузовым кораблем, между бистро и борделем.
– Но ты, мужик, не нищеброд н’какой, – заявил Мальти, кивая на банджо. – У тя вон дело в руках. У нас так никто с’собой не т’скает штуковину, с к’рой в этом г’родишке проклятущем мож’ было б деньжат срубить.
Банджо погладил свой инструмент.
– Я с ним, приятель, не расстаюсь. Это похлеще, чем дружок или подружка, это – я сам и есть.
– Коли ты хоть чуток играть могёшь, ужо не с чего тебе голодным-то шататься, – протянул Имбирёк. – Коли побренчишь по барам на Жольет и наверху, на Бомжатнике, так мигом насобираешь мелочи нам на красненькое – чтоб было в чем клюв-то помочить.
– Поглядим еще на эту скорлупку, – сказал Банджо. – Не раз и не два такое бывало, что вот уж совсем я не у дел – глядь, да и вытянет меня с самого дна. В Монреале было дело, сто лет уж в обед как, просадил, значит, на гонках всё до цента, захожу в шикарное такое заведение, сыграл – и двадцать пять как с куста. Но лучше всего было в Сан-Франциско, свободный был как птица, бренчал с тремя ребятами на гитаре, укулеле и тамбурине. Бог ты мой! Полгода проходил в трубадурах.
– Да и здесь не хуже мож’ ‘строиться, – заметил Мальти. – В г’родишке ентом, канеш, антистов повсяких хоть жопой ешь, да только ни одна собака так брякнуть не умеет, чтоб у тя затикало где надо. Давай-ка сыграй нам че-нить. Послу’ем, какой у тя звучок.
– Ну не сейчас же, – сказал Банджо. – В кафе лучше каком-нибудь, вечерком. Тут небось нельзя.
– Да льзя тут всё. П’слушай, в ентой стране ты можешь делать что ‘годно где блин ‘годно.