В средние века громила-германец с огромным трудом свыкся с великосветской одеждой, стесняющей движения, сжимающей мощные мускулы, сдавливающей везде, где ни попадя.
Теперь он ходил исключительно в мешковатых спортивных трико, едва держащихся на бедрах при помощи широкого кожаного ремня, пряжкой которого и убить не долго, и свободных трикотажных толстовках. Последние непременно имели широкий вырез или расстегивались на верхние пуговицы. Венчался облик Эффлера самыми тяжелыми армейскими ботинками, какие можно найти в магазинах мирного города. В таких и по грязи ходить не страшно, и по крови, и по мертвым телам.
Воспоминания громилы-германца были прерваны самым неожиданным образом.
– Эффлер! Эффлер! Эффлер! – истошные вопли немертвой сестры разбудили бы и покойника. Впрочем, самообладанию шестисотлетней содержанки одного любвеобильного монарха завидовали многие. Не в привычках Аннабель было орать и визжать как резаная. Следом за воплями в подвал вбежала и сама француженка. Аннабель родилась где-то на окраине Парижа, в те времена, когда инквизиция еще не прошлась огнем и мечом по генофонду женщин своей нации. Девушка была, что называется, полнокровной: с пышной грудью, широкими бедрами, небольшим округлым животиком, в ее времена не считавшимся признаком полноты. Длинные русые волосы Аннабель любила убирать наверх, в какой-нибудь замысловатый пучок, освобождая для взгляда округлое личико с такими же округлыми серыми глазами и длинную шейку. На щеках француженки когда-то цвел румянец, но нынешний фарфоровый оттенок тоже смотрелся весьма неплохо. Несколько шрамов возле носа и на лбу напоминали о том, что во времена Аннабель не было хороших средств от подростковых угрей и сыпи. Губы шестисотлетней вампирши походили на бантик, как любят выражаться писатели и поэты. Не мудрено, что король позарился на эту чертовку, за миловидной внешностью которой скрывался стервозный характер.
Аннабель едва доставала Эффлеру до груди, и то на высоченных шпильках, которые напяливала, кажется, даже на сон грядущий. В тонких шелковых брючках, полупрозрачных и топике, едва закрывающим грудь, француженка напоминала не парижскую содержанку, а скорее одалиску.
– Ну? – недовольно поморщился Эффлер. Громила-германец не слишком любил сестру, хотя та, одно время, питала к нему далеко не братские чувства.