Мать продолжала умолять дядю, её голос превращался в хриплое эхо стонов, словно из того, что осталось от самого сердца. Я отвёл взгляд от её лица, пряча собственные слёзы. Зачем? Зачем любить кого-то только для того, чтобы потерять его? Это было невыносимо, и в тот момент мне хотелось, чтобы ни у кого из нас не было этой жестокой привязанности, которая превращала нас в таких беспомощных существ. Я не мог нести на себе это бремя потери и не понимал, почему Бог позволил этому случиться.
«Он сейчас в лучшем месте», – произнес мой отец, словно стараясь утешить мать, но в его голосе звучала лишь холодная механичность, как будто он сам не верил в это. Я знал, что многие говорят так в надежде загладить свою вину. Но что значит «в лучшем месте»? Почему дядя не мог быть здесь, с нами, где мы могли бы любить его и смеяться над его странными выходками? Отец, казалось, искал объяснения в религии, в словах о загробной жизни, но мне было трудно принять идею, что любовь и память не могут просто так умирать вместе с человеком.
Каждый вздох становился тяжелым, как свинцовая гиря на груди. Я убирал кровь с лестницы, позволяя слезам застывать внутри – они были слишком молчаливы, чтобы вырваться наружу. Взгляд матери, полон разочарования и страха, казался мне невыносимым грузом. Жуткая потеря скрывала в себе точное движение, которым она обладала до этого момента, как будто исчезла не только жизнь дяди, но и любой свет в ее мироздании. Я больше не чувствовал себя ребёнком; я стал мучеником этой ситуации, еле удерживающимся на краю бездны.
В этот момент я начал осознавать, что в борьбе между жизнью и смертью нет законов, справедливости или бога, во имя которого это всё происходит. Отец говорил о Боге, но в его голосе было заметно отсутствие веры, в то время как я чувствовал, как эта тень колеблется меж нами, высмеивая нашу беспомощность. Мне становилось всё труднее дышать среди этого безумия, ещё больше запутываясь в вопросах, как будто в ней нет ответа.
Вот так, среди хаоса и отчаяния, я впервые столкнулся с реальностью, которая шокировала моё детское восприятие.
Кажется, после смерти обоих родителей я уже перестал переживать ужас потери и спокойно реагировал на эту тему, но находясь в «Круге Безбожников» ради своих исследований, я испытал животный страх. Здесь, среди людей, которые, казалось, никогда не знали тепла и близости, жизнь и смерть обретали свое истинное значение – глубоко мрачное и порой болезненное. Каждый из присутствующих нёс в себе отголоски утрат, но никто не мог сравниться с той жалостливой картиной, которую я увидел в тот вечер.