Переписывая постановления городской думы, Крягу все время ожидал, что вот-вот вбежит рассыльный и во всеуслышание объявит страшную новость. Но вот наступило время обеденного перерыва, и ничего непривычного не произошло.
Крягу подошел к своему сослуживцу писарю Енаке и одолжил у того 20 копеек. Ему банально не на что было купить стакан чаю и хлеб с маслом.
– Э, брат, гляди, как у тебя трясутся руки, – молвил Енаки, протягивая ему монеты. – Ты что это? Заболел?
Не сознавая почему, Крягу инстинктивно одернул кисти рук. Потом спохватился, что только выдает таким образом свое напряжение, и снова протянул ладонь вперед, принимая монеты.
– Плохо спал, – пробурчал он, кивнул в благодарность и пошел в столовую.
Вторая половина дня также прошла спокойно. «Неужели еще не обнаружили?» – недоумевал Крягу.
То, что про такое событие им в городской управе станет известно среди первых – в этом не было никаких сомнений. В отделе Крягу подготавливалась информация для городской газеты и, в частности, к ним поступали сводки из Кишиневского городского полицейского управления.
«Значит, посетители пока не подняли шума… – прикидывал в уме Крягу. – Иляна тоже там бывает не каждый день. Вполне возможно, что сегодня никому еще и не станет известно…»
Когда он вышел вечером на улицу, у него появилось странное желание, сочетавшее в себе и страх, и любопытство одновременно. Подмывало пройтись по Харлампиевской до дома номер 6 и посмотреть, что там происходит. «Не буди лихо, пока оно тихо», вспомнилась ему старая русская поговорка, и он побоялся испытывать судьбу.
Дома, зайдя в кабинет, Крягу первым делом взглянул на неоконченную рукопись. Потом с сожалением посмотрел на место на стене, где уже должен был висеть портрет.
Эх, если бы не его тяга к вину, потащившая его на рынок, то он бы не лишился денег, благополучно расплатился бы со Шмидтом, и картина сейчас бы преспокойно висела на стене!
Крягу в чувствах захватил пальцами густые волосы на голове и затопал на месте. Это та самая мысль, от которой он начал отмахиваться еще накануне, там, в мастерской Шмидта, когда уже ничего нельзя было изменить! Это его слабость и полностью его вина, что так произошло!
Помолившись перед образами дольше обычного, он вернулся в кабинет и попытался сосредоточиться. Нет, он не должен сейчас винить себя. На все есть воля божья. Алчный художник мог бы войти в его положение. У Крягу есть предназначение, и он будет выполнять его во что бы то ни стало! Когда его труд признают общественным достоянием, тогда любые издержки будут оправданы!