– И кто же установил для меня этот возрастной передел, за которым надо остепеняться?
– Жизнь, Виталик. Миллионы жизней, что были до тебя. Или ты думаешь, что это были полчища дураков, а ты один умный?
– Я думаю, раз эти миллионы прожили свои жизни, то им ни к чему ещё и моя.
Мама горько покачала головой. Мне в этот момент показалось, что она готовится заплакать.
– Мы никогда не думали, что ты вырастешь таким эгоистом.
Я положил ладонь на её руку, но она поднялась с дивана.
– Если так пойдёт и дальше, ты станешь очень одиноким. Ты даже не представляешь, насколько это страшно.
– Довёл мать?
– Ты можешь объяснить мне, я-то каким боком виноват? Да, не спорю, пусть это был мой косяк. Но ведь ничего дурного я никому не сделал. Я даже женился. Хотя этого никто особенно и не требовал!
– Важно не только то, что ты делаешь, но и что ты думаешь обо всём этом. А ты даже не попытался скрыть насколько тебе всё это противно.
– То есть я ещё и думаю не так!
– Конечно. К твоим годам ума-то уже набраться надо. Нельзя быть безответственным пацаном всю жизнь.
– Ответственность иногда заключается в том, чтобы не брать на себя лишнюю ответственность. Как будто ты в моём возрасте не был!
– Когда я был в твоем возрасте, у меня уже был пятилетний ты!
– Ты торопишься жить, Виталик, – помолчав, добавил отец. – И именно из-за этого топчешься на месте. Плыть по течению не всегда плохо – если ты сам не в состоянии преодолеть какой-то этап, позволь течению сделать это за тебя.
– Ну не может же быть одного универсального шаблона для всех!
– Может. И ты всё равно к нему придёшь. И ни к чему изобретать велосипед, – он двинулся к дверям.
– А я всё-таки попробую.
Папа остановился и холодно быстро глянул на меня, сидящего на низком диване.
– Упрямство вообще хорошая вещь, но при отсутствии разума оно хуже любого безволия.
Он отвернулся. Скрипнула дверь. А я опять вытащил из-под стола свою сумку, снова сгрёб в неё всё со своей полки в шкафу и с письменного стола, надел куртку, впихнул под неё Пушиста, тихо вышел в прихожую и покинул квартиру.
Вода в Мойке, ещё не скованная льдом, под мостом закручивается водоворотами, которых я раньше здесь не замечал. Я сижу на перилах, упираясь ногами в чугунные завитушки. Медленно разжимаю ладонь, которая начала приклеиваться к ледяному металлу, несколько раз сжимаю кулак. Перчатки я не взял, и теперь холод проник до кости. Отпускаю вторую руку. Может какая-то часть суицидов происходит именно так – сидит чувак на мосту, на минуту ослабит хватку и всё. Кто-то замедляет шаг, проходя мимо меня. К решётке жмётся кот.