Я часто думал о нашем с ним последнем разговоре накануне моих «проводин». Память восстанавливала все до мелочей, до звуков и запахов. Армия к этому очень располагает.
* * *
Мы с Андреем стояли на железнодорожном мосту. Под ним медленно текла широкая глухо и натужно громыхающая река из цистерн и товарных вагонов. Река широкая, разделенная на разные потоки. Они катились в противоположные стороны, мерно постукивая и пофыркивая, останавливались, стояли, отдыхая, потом, вдруг вздрагивая, как в испуге, запускали гремящие железом мурашки по всей длине составов. И снова, переговариваясь, перестукиваясь, решались на новое движение. Был поздний темно-лиловый июньский вечер, в котором тонул, растворялся этот тяжелый железный поток. Красные огни далеких семафоров выхватывали из опускавшейся темноты покатые, лоснящиеся, грязные тела цистерн и шапки сыпучих грузов. Непреклонный женский голос дирижировал всем этим движением. «Пр-быыеет на втрптиий… прслеует манврооыыый», – разносило эхо.
– Завораживает? А, Кирюха? Знаешь, я могу на это смотреть бесконечно, – глядя в опускающуюся темноту, восторженно произнес Андрей.
– Я уже это слышал. И много раз. На муравьев похоже. Бегают по своим муравьиным дорожкам, тащат что-то на себе. Тут муравейник должен быть недалеко.
– Нравится мне. Как в театре, – не обращая внимания на мои слова, продолжил он.
– Если так нравится железная дорога, что ж ты мечту променял? Для начала водил бы паровозы, – дернул я товарища.
– Сам ты… водитель паровозов. Отец мой – машинист тепловоза! Брал нас с собой на смену. Алика Рыбина с первого этажа… Он потом в другую школу перевелся. Помнишь?
– Помню. В другую школу. Потом совсем общаться перестали.
– Перестали и перестали, не о нем речь. – Андрей достал сигарету. – Болел я, конечно, тогда этим делом, – довольно гоготнул он. – Машинист для меня тогда как космонавт был. Так-то. Зажигалку дай.
– Вот и говорю, что ты мечте своей изменил. – Я рылся в карманах пиджака, достал зажигалку. – На, – протянул я. – И за тысячи километров в Свердловск поперся? В архитекторы.
– Поперся, – ухмыльнулся Андрей. – Лет в пятнадцать в очередной раз увидел эту движуху, – Андрей кивнул на моргающий вдалеке семафор, – и все поменялось. Посмотрел на процесс сверху. Всегда полезно. Понял, что есть что-то гораздо масштабней и интересней. Чем тепловоз. Это как строительный кран и архитектура, например. – Андрей прикурил. – Знаешь, я всегда в детстве мечтал о железной дороге. Игрушечной. Такой большой, с локомотивами, цистернами, вагонами, стрелкой, семафором. Со станцией с названием под крышей. Так и не дождался. Не найти было. Да и с деньгами у родителей… А потом как-то всмотрелся с моста этого и понял, что можно все по-взрослому устроить. По-настоящему. Спроектировать, построить, управлять. Интересно. Потом подумал – транспорт не главное. Город главнее. Муравейник, как ты говоришь. Решил, что самое интересное – строить города. В городах вся энергия. Они железку эту двигают, жизнью ее наполняют. – Андрей улыбнулся, посмотрел на меня, подмигнул. – Строить новые города. Это же мечта. Но поучился и понял, что города новые строят редко. Очень. И не факт, что на мой век представится случай. Хотя. Как думаешь, Кирюха? Андрей что-то еще говорил, но проносившийся внизу товарняк, со скрежетом тормозя, глушил все его слова.