– Так, тут тоже все на месте. Денег должно хватить. Что уж там мне нужно после всего этого? Да ничего и не нужно. Справятся, – деловито рассудила она, еще раз перепроверив все, что собрала в пакетик, и перемотав его канцелярской резинкой, специально приготовленной для этого случая.
Держась одной рукой за сердце, которое опять норовило выскочить из груди, она прошла на кухню, благо до нее ходу-то пять шагов, каждый из которых давался с трудом.
«Все-таки я молодец, что тогда простилась с основной частью квартиры, ну зачем мне одной столько комнат?» – рассуждала Серафима Дмитриевна, наливая воду в голубой эмалированный кофейник.
Серафима Дмитриевна жила в этой квартире в центре Санкт-Петербурга всю свою долгую жизнь. Родилась она до войны, в страшный для страны 1937 год. Тогда город еще назывался Ленинградом. Удивительные ощущения, когда понимаешь, что сам дом, его стены, сменившие не один десяток обоев, наслаивавшихся друг на друга, как воспоминания о судьбах жильцов, окна с тяжелыми двойными деревянными рамами, между которыми она до сих пор, как в холодильнике, хранит продукты, с трудом открывая вечно заедающие латунные шпингалеты-кремоны, истертые каменные ступени парадного, местами отколовшаяся лепнина на бесконечно высоких потолках – все это помнит тебя маленькой. Все это было свидетелем, как родители принесли тебя из родильного дома в теплом пухлом одеяле с кружевным треугольником, как ты рвала чулки и заплетала косички. Прибегала из школы, бросала портфель в угол комнаты – туда, где до сих пор величественно поблескивает старинными изразцами голландская печь. Этот дом помнит, как голодали во время блокады, разворачивали полученное по карточкам сокровище, делили между всеми поровну, крошки же бережно собирали, промакивая пальцами стол, скручивали из них влажный упругий шарик и складывали в стеклянную банку на черный день, который невозможно вымарать из памяти. Дом соткан из воспоминаний, пропитан и пронизан ими насквозь, словно запахом сигаретного дыма, который въедается навсегда, несмотря на любые ремонты.
Дом был безмолвным свидетелем всей ее жизни. Так случается лишь с теми, кто с рождения и до самой старости живет на одном месте.
Сима покидала дом только во время войны. Первый год блокады они с матерью провели тут, не успели сразу уехать, а потом отец их как-то все-таки вывез. Им повезло, они выжили и после войны смогли вернуться. Отец погиб в сорок четвертом. Сима помнит его только по рассказам матери, слабым детским воспоминаниям и редким сохранившимся фотографиям.