Алазаарос невесело усмехнулся – они уже были прокляты, если дела обстояли именно так, как он теперь понимал. Понимал – и рад был бы ошибаться.
Он прошёл вглубь императорского крыла – туда, где располагались и его собственные комнаты. Двери в покои Владыки были распахнуты. Сердце пропустило пару ударов. Где же были Ануират, бдительные стражи Владыки и в жизни, и в смерти? Пронеслась перед внутренним взором сцена их прощания у наспех забаррикадированных дверей дворца. Ободряющая улыбка, которую он прочёл в оскале псоглавого стража.
«Это твоя битва, Первый Клинок Таур-Дуат. А уж мы своё дело знаем».
И снова трупы… Их смерть была быстрой, чистой, и всё же мертвецы так неуместно смотрелись в личной приёмной Императора – среди золочёной мебели, изящных статуй и драгоценных ваз. На резном столике, инкрустированном голубым перламутром, были аккуратно разложены свитки, сбрызнутые бисерной алой россыпью.
Ни единой живой души… Помедлив, военачальник направился к внутренним покоям Владыки, не зная, что́ обнаружит там. Но не успел он сделать и нескольких шагов, как дверь распахнулась. Восемь псоглавых стражей вышли ему навстречу, ступая нога в ногу, – хопеши[1] опущены, щиты закинуты за спину.
Алазаарос не двигался, готовый к любому повороту событий. Мог ли Владыка отдать и такой приказ?
Рука инстинктивно крепче сжала рукоять меча. Таким оружием владели немногие даже среди рэмеи. Оно носило имя Сатехово Пламя – в честь Владыки первородного огня, Отца войны. Узор вырезов и острых кромок на лезвии действительно напоминал танцующие языки застывшего огня, хаотично разбросанные по клинку. В умелых руках такой меч наносил поистине ужасающие рваные раны.
Своим клинком военачальник владел более чем искусно, но даже ему было не одолеть Восьмерых – лучших среди всех воинов Таур-Дуат.
В следующий миг Ануират вдруг поклонились ему. Изумрудные глаза Первого странно блеснули, и он коротко кивнул своим воинам. Телохранители скорчились, глухо зарычав, меняя облик на рэмейский прямо у него на глазах. Но ведь никому не было позволено видеть лица стражей Императора, обычно скрытые под собачьими шлемами! Алазаарос невольно вскрикнул, отшатнувшись. А потом восемь лиц, благородных, бесстрастных, точно посмертные маски, обратились к нему.
Первый из Восьми поклонился, приложив кулак к груди, и остальные последовали его примеру. Никто из них не спросил о голове царицы в его руке, не удостоил её даже взглядом.